Друзья и герои

Истории беженцев сильно разнились. Поскольку полагаться приходилось лишь на слухи, отличить правду от лжи было невозможно. Некоторые говорили, что немецкие танки будут в Афинах через неделю, другие – что через пару дней. Все твердили, что Югославия не продержится до утра.

Гай встречал поезда, забитые беженцами, и видел югославских военных в расшитых золотом мундирах. Он то и дело замечал кого-то из знакомых, но ему никак не удавалось узнать, что стало с его другом Дэвидом Бойдом.

Пинкроуз вернулся в Бюро в прекрасном настроении. Он вошел в отдел новостей, демонстрируя в улыбке мелкие бурые зубы, которые мало кто на свете видел. Никто не улыбнулся ему в ответ. День не располагал к веселью.

Он обратился к Алану:

– Я был крайне удивлен, да-да, крайне удивлен вашему отсутствию на лекции.

Алан не стал ни извиняться, ни оправдываться – он просто промолчал.

– Что ж, – продолжал Пинкроуз. – Вам же хуже, Фрюэн, вам же хуже. Вы пропустили роскошный прием. Да-да, роскошный. Стол радовал глаз. Майор не поскупился. И это был блестящий вечер. Блестящий! Майор так и сказал мне: «Поздравляю, мой дорогой Пинкроуз, вы собрали здесь сливки общества». И это правда! Не буду лгать, не все гости были мне знакомы, но я был счастлив видеть там нескольких красавиц, и от их комплиментов я зарделся, буквально зарделся. Даже если мой скромный доклад и не заинтересовал вас, Фрюэн, вы могли бы насладиться едой. Она была великолепна. Я уже давно так роскошно не ужинал.

Якимов глубоко вздохнул. Лицо его исказила злобная голодная гримаса.

Пинкроуз хихикнул и повел плечами.

– Думаю, я поднял дух греков, – совершенно точно, поднял дух.

– И очень вовремя, – заметил Алан.

– Надо думать.

– Вчера ночью немцы захватили Салоники.

– Ну что вы. Это что, официально подтверждено?

– Еще нет, но…

– Значит, обычный слух.

– Не думаю. В миссии сообщили, что кто-то звонил им днем и сказал, что по улице идут немецкие танки. После этого связь прервалась.

– Господи! – Пинкроуз перестал улыбаться. – И вправду, новости печальные.

Якимов всё еще грустил о гостеприимстве майора, которого он был лишен, и ничего не слышал, но Гарриет и Алан обратили внимание на то, что Пинкроуз на удивление спокойно воспринял эту новость. Они ждали, что он осознает происходящее и, как это уже было, начнет в истерике требовать немедленного возвращения на родину. Вместо этого он твердо заявил:

– Сделать мы ничего не можем, так что надо сохранять спокойствие. Да-да, нам следует сохранять спокойствие. Наши друзья из Австралии удерживают береговую линию, а уж лучше их никто с этим не справится. Их немцы так просто не одолеют.

Он вновь улыбнулся, но, увидев мрачные лица Гарриет, Алана и Якимова, внезапно утратил терпение:

– Я сделал свой вклад! Теперь настал черед других. Несколько леди сообщили, что мой доклад был весьма вдохновляющим. Они считают, что он сподвигнет мужчин на подвиги. Должен сказать, что не знаю, что еще могу сделать!

– Поехать в Месолонгион[79] и умереть там.

Пинкроуз уже направился прочь, но, услышав это, остановился, повернулся и в полном изумлении уставился на Якимова. Тот пришел в ужас.

– Шутка! – умоляюще сказал он.

Пинкроуз вышел, не проронив ни слова.

– Вы думаете, он обиделся? – спросил Якимов. Губы его дрожали, глаза увлажнились.

– Кажется, не обрадовался, – заметил Алан.

– Это же просто шутка.

– Я знаю.

– Как вы думаете, что он теперь сделает?

– Ничего. Что он может сделать? Не беспокойтесь.

Но Якимов беспокоился. Он всё утро размышлял о содеянном и твердил:

– Не хотел сказать ничего дурного. Просто шутка. Как он обошелся с бедным старым Яки! Все эти разговоры о еде, когда я уже много месяцев не видел нормальной еды!

– Не принимайте это так близко к сердцу. На фронте творятся вещи и похуже. Я в сё вспоминаю старую пословицу: лучше потерять корабль или жениться на ирландке, чем иметь дом в Македонии.

Якимов был оскорблен:

– Не очень-то это любезно с вашей стороны. Моя матушка была ирландкой.

– Вы правы. Там говорилось не об ирландке. Не помню о ком. Может быть, об албанке?

Якимов был безутешен и не слушал ничьих уговоров. Что-то в лице Пинкроуза возбудило его худшие подозрения – и, как оказалось, небезосновательно. В полдень к ним пришел посыльный и сказал, что лорд Пинкроуз ждет мистера Фрюэна у себя в кабинете. Алан был удивлен, но молча поднялся и вышел. Якимов в ужасе глядел ему вслед. Алан вернулся еще мрачнее обычного, но на Якимова не глядел и ничего не сказал. Через некоторое время, размечая на карте расположение британских войск в Греции, он как бы между делом заметил:

– Яки, боюсь, что ваша работа здесь закончена. Пинкроуз хочет, чтобы вы ушли.

– Но не может же он!.. – взвыл Якимов, заливаясь слезами.

– Боюсь, что дело уже сделано. Он позвонил в миссию и сказал, что для вас здесь нет работы. Выпуск бюллетеня мы вынуждены остановить, поэтому доставлять нечего. Кроме того, – Алан повернулся к Гарриет, – боюсь, он сказал, что вам тоже придется уйти. Работа здесь сведена к минимуму. Это и в самом деле так. У меня не нашлось контраргументов.

Якимов всхлипывал:

– Я умру с голоду!