Друзья и герои

В гостиницу то и дело кто-то заходил, и Саша беспрерывно поглядывал на дверь, ожидая возвращения дяди. Гарриет видела, как не терпится ему уйти, и понимала, что он не хочет видеть Гая. Даже если бы ей удалось убедить его в их невиновности, он уже оставил их в прошлом и не желал возвращаться к ним. А ей не хотелось его возвращать. Зачем? В конце концов, он был уже не тем, кого они знали.

В гостиницу вошел незнакомый мужчина.

– Это мой дядя. – Саша произнес эти слова громче от облегчения. – Мне пора.

– Разумеется.

Он тут же отошел, забыв попрощаться. Гарриет наблюдала за ними. Дядя – сутулый мужчина, втянувший голову в каракулевый воротник пальто, – был на добрых полвека старше племянника, однако их сходство было совершенно явным и казалось еще сильнее из-за понимания, которое, очевидно, существовало между ними. Они принадлежали не к какой-то стране, но к международному братству, члены которого были более похожи друг на друга, чем на граждан тех стран, где им выпал шанс родиться.

Евреи всё же совсем иные, подумала Гарриет. Однако, когда Саша зашагал вслед за дядей по лестнице, ее охватило острое чувство потери.

Допивая чай, она увидела, как из гостиницы вышел Чарльз. Он сбежал по лестнице, не оглядываясь, всё еще бледный и злой. Она понимала, что ей, возможно, никогда не исправить случившегося и всё это было напрасно. Саша прекрасно знал, что они с Гаем в Афинах, но даже не попытался встретиться с ними. Он мог уехать, и они бы так никогда и не узнали, что он был здесь. Однако он выбрал именно этот момент, чтобы появиться – и разлучить ее с другом.

Она взяла книгу, оставленную Чарльзом, и увидела, что она написана по-гречески. Тот факт, что он читал по-гречески ради удовольствия, сделал его еще более далеким.

Печаль завладела ей – ощущение расставания, окончания. Друзья покидали ее, и ей казалось, что сама жизнь движется к концу. Она подумала о Гае. Несмотря на все свои недостатки, он был постоянной фигурой в ее жизни.

Гарриет решила не говорить ему о встрече с Сашей. Он мог бы попытаться достучаться до Саши, заставить его понять – или же притвориться, что он всё понимает, что всё в порядке. Это было бы невыносимо. Теперь Саше предстояло решать, и если он не предпримет попыток увидеться с ними, то Гай останется в благостном неведении.

Однако дни шли, и в конце концов Гарриет поняла, что не может скрывать от Гая, что Саша жив.

– Как ты думаешь, кого я недавно встретила? – спросила она как-то.

– Сашу? – тут же ответил Гай.

– Ты тоже его видел? Где?

– На улице.

– Ты ничего мне не говорил.

– Он сказал, что уезжает. Его дяде удалось зафрахтовать частный самолет, который летит в Лидду[77]. Я хотел рассказать тебе, но забыл.

– Как по-твоему, он изменился?

– Да. Конечно, после таких событий любой переменится. Я рад, что он жив и здоров.

– Да. Да, я тоже.

По негласной договоренности они больше не упоминали Сашу.

Немцам понадобилось сорок восемь часов, чтобы прорвать линию греческой обороны и оккупировать Салоники.

Знакомый журналист Алана, Вуракис, сообщил им, что на юге югославская армия отступила, оставив греческий фланг без защиты.

– Но наступление было прервано греческой кавалерией. Понимаете, настоящей кавалерией! Людьми на лошадях!

– И насколько? – спросил Алан.

Вуракис печально покачал головой.

– К чему этот вопрос? Это всё равно что выйти на гаубицу с голыми руками. Там были две крепости, которые должны были удерживать проход, пока всех не эвакуируют. В крепостях осталось сто человек. Они знали, что никто не придет к ним на помощь и что все они погибнут. Они погибли. Крепости были разрушены, и они погибли. Это были настоящие Фермопилы. Новые Фермопилы.

Все были тронуты историей о самопожертвовании воинов в ущелье Рупель, но немцев оно не впечатлило. Они прошли сквозь защитников, которым предстояло войти в легенды, и беженцы впоследствии описывали немецкое вооружение как «величайшее в истории человечества».

Никто ничего не знал наверняка. Новости не поступали. Чтобы предотвратить панику, власти решили не давать никакой информации. Падение Салоников было ожидаемым, сообщили они. Это было неизбежно. Возможно, даже запланировано. Как бы то ни было, никого не предупредили, и англичане, которым удалось спастись, покидали город, когда туда уже входили немецкие танки.

– Один наш знакомый недавно отправился в Салоники, – сказала Гарриет Алану. – Офицер. Как вы думаете, что с ним будет?

– Он сообразит, что к чему. Найдет способ уехать.

Гарриет сомневалась в этом. Легко было представить, как Кларенс со свойственным ему самоубийственным безразличием задержится в городе, пока не станет слишком поздно. Возможно, впрочем, найдется кто-то, кто затолкает его в автомобиль и отвезет к линии Олимпа[78]. Оттуда его пошлют в Афины, и они, возможно, еще встретят его – человека, спасенного вопреки его воле.