Друзья и герои

По Пирейской дороге бродили оставшиеся без крова люди с мешками и тележками. Те, кто уже сдался, расселись вокруг автобусной остановки, и Гай попытался расспросить их, но они были слишком потрясены, чтобы говорить, и просто качали головами в ответ. Принглы присоединились к беженцам, шагавшим по разбитому стеклу фонарей, окон и автомобильных фар. День был туманный, словно такой же оцепеневший от шока, как и люди вокруг.

В районе Монастираки они расстались. Гарриет отправилась в Бюро, тогда как Гай пошел в сторону школы. Каждому из них удалось кое-что выяснить о событиях прошедшей ночи.

Взорвался корабль, нагруженный тротилом. Его должны были разгрузить в воскресенье, но по неизвестной причине разгрузка затянулась. Он стоял у пристани и во время налета загорелся. Британский миноносец пытался отбуксировать его в море, но канат лопнул.

Два корабля всё еще находились в порту, когда начались взрывы. Миноносец был уничтожен вместе со всей командой.

– Это был саботаж! – воскликнул Бен Фиппс, войдя в отдел новостей.

Алан печально покачал головой, но спорить не стал.

Гарриет вспомнился моряк, который восседал на плечах греков с бутылкой в руках и гвоздикой за ухом. Вероятно, он был из команды погибшего миноносца. Он был обречен, подумала она. Человек на пороге смерти. Как и Сюрприз. Он помнился ей доблестным, но словно бы бестелесным – как будто уже начавшим исчезать из жизни. Но все они стояли на пороге смерти. Ей казалось, что взрыв слишком сильно вышиб ее из колеи. Возможно, теперь она вовсе не сможет вернуться к реальности.

– Канат порвался трижды, – продолжал Фиппс. – Трижды! Вы только подумайте! Специально предназначенный для подобных случаев канат. Порвался трижды.

Якимов, изможденный страхом и недосыпанием, спросил слабым голосом:

– Но кто же на такое способен, дорогой мой?

– А вы как думаете? Прогермански настроенные горожане, конечно. Пятая колонна. Их тут полно. Сейчас они обзванивают всех подряд и говорят, что будут и другие взрывы. Куда сильнее. Вечером увидите, говорят они. Люди так напуганы, что готовы поверить чему угодно. Вся работа встала. Существует вполне реальная угроза паники.

Якимов был потрясен услышанным.

– Но откуда же взялись эти прогерманские жители?

– Они были тут всё это время.

– Всё это время, – повторил Якимов. Все они одновременно ощутили, что на самом деле Греция была куда более чуждой страной, чем им казалось. Они жили среди союзников, все улыбались им и, казалось, любили их. Но не все друзья оказались настоящими друзьями, не все союзники – союзниками. Некоторые из них улыбались так же тепло, как и другие, но втайне шагали под другим флагом и втихомолку радовались успехам другой стороны.

– Как всё прошло в Фалироне? – спросил Бен. – Прием отменили?

– Напротив, прием имел бурный успех, – ответил Алан. – Почему бы и нет? Полагаю, многие гости майора надеются при случае пожать Гитлеру руку.

– А как прошла лекция?

– Мне известно лишь, что мисс Глэдис выглядит так, будто пережила некое мистическое откровение. О взрыве она и не упоминала. Взрыв – ничто по сравнению с выступлением Пинкроуза. Я спросил ее, как ей понравился доклад, и она прошептала: «Грандиозно!» А Пинкроуз совсем поник. Глэдис сообщила, что он на несколько дней останется в Фалироне, чтобы прийти в себя.

Гарриет и Чарльз договорились встретиться в обед. Всё утро она держалась за эту мысль, как сомнамбула держится за стену. Она не выходила на охваченные паникой улицы, а вместо этого отправила посыльного за бутербродом и сидела в отделе новостей до четырех. В «Коринф» она пришла рано, не надеясь застать там Чарльза, но он уже был на месте.

– Я пришла слишком рано, – сказала она.

– Я этого ожидал.

Она села за столик и спросила:

– Какие новости?

– О взрыве, думаю, рассказывать не стоит.

– Да, я слышала, как всё произошло. А еще? Есть ли какие-то слухи?

– Ничего хорошего.

В руках он держал книгу. Она потянулась, чтобы взять ее, но он захлопнул ее и отложил подальше. Он слегка хмурился и разглядывал лицо Гарриет, словно пытался вспомнить нечто важное.

Глядя друг на друга, они оба, казалось, были готовы что-то сказать. Но сказать было нечего. Если бы они начали разговор, он продлился бы вечность, а у них не было времени.

Вдруг у Чарльза вырвалось, словно у него вынудили признание:

– Я люблю тебя.

Она молчала.

– Ты, наверное, знала? Ты же знала?

Не в силах вымолвить ни слова, она кивнула, и лицо его просветлело. По нему было видно: теперь он полагал, что дал ей всё возможное, и никакие отговорки или проволочки более невозможны.

Он взял ее за руку и нежно повел за собой вверх по лестнице.