Друзья и герои

Мальчики объяснили, что хотели забрать школьную мебель к себе домой, чтобы она не досталась врагу.

– Мы всё сбережем, сэр. Когда вы вернетесь, всё будет на своих местах. Мы всё вернем, сэр.

На лестнице показались еще трое юношей, которые тащили картотечный шкаф. С первого этажа им начали выкрикивать указания, а низкорослый, смуглый и большеглазый мальчуган подскочил к Гаю и, запыхавшись, сообщил, сверкая зубами:

– Мне сегодня один товарищ сказал, что мои идеи самые лучшие!

Гай настоял, чтобы работы были остановлены.

– Завтра можете забирать всё, что хотите, – сказал он. – Но сегодня мне бы хотелось разобрать свои вещи.

На прощание юноши жали ему руку и громко сожалели о его отъезде. Но молодость ветрена, и они покинули здание, громко смеясь. Это был единственный раз за последние дни, когда Принглы слышали, как смеются греки.

Георг, чьи седые кудри обрамляли смуглые впалые щеки, схватил Гая за руку и уставился на него полными слез глазами. Гай был глубоко тронут, пока не осознал, что все эти переживания, собственно, не имеют никакого отношения к его отъезду.

Георг занял эту должность, когда предыдущий швейцар, молодой юноша, ушел на фронт. Теперь он вернулся.

– Что будет со мной? – вопрошал Георг. – Меня выбросят на улицу!

В подвале вместе с Георгом жили его жена, дочь и двое внуков. Школа была их домом, им было некуда идти. Господину профессору следовало написать письмо, подтверждавшее законное право Георга на владение подвалом.

Гай был крайне сконфужен, поскольку предполагалось, что Георг прекрасно знал о временной природе своей службы.

– А как же молодой человек, который так храбро сражался на фронте? – спросил он.

Швейцар ответил, что он тоже когда-то храбро сражался на фронте.

Гай предложил обратиться с этим вопросом к лорду Пинкроузу, и старик издал трагический вопль. Все знали, что загадочный и неприступный лорд Пинкроуз никогда даже не приближался к школе. Нет, помочь должен был добрый господин профессор.

Гай в панике поглядел на Гарриет, но она не желала вмешиваться. Гаю хотелось только давать, а куда менее приятную задачу отказывать он обыкновенно перекладывал на других. В этом случае, решила она, ему придется отказывать самому.

Гарриет сказала, что подождет мужа во дворе. Выйдя из здания, она увидела, как по улице шагают греческие солдаты, и подбежала к стене, чтобы поглядеть на них. Они шли с вокзала. Ей хотелось поприветствовать их, но было видно, что они не настроены выслушивать приветствия. Как и британские солдаты, которые недавно возвращались в Афины, эти люди были совершенно раздавлены поражением. Некоторые из них были «легко ранены» – это значило, что им предстояло самостоятельно добраться до врача. У других ноги были перетянуты обмотками. У всех был совершенно больной вид. Они казались невесомыми: от голода плоть их истаяла, как и у городских жителей, однако солдаты двигались так, будто их кости стали полыми, словно птичьи. Из-под рваной формы остро выпирали плечи и локти.

Один из мужчин, увидев ее, подошел и сказал:

– Дос му псоми[94].

От него пахло дезинфицирующим средством. Гарриет не понимала, чего он хочет, и развела руки, чтобы показать, что у нее ничего нет. Он молча удалился.

Дойдя до главной улицы, они остановились и принялись оглядывать окрестности, освещенные последними лучами солнца. Некоторые застыли, не понимая, что делать, после чего один за другим разбрелись, словно им неважно было, куда идти.

Последний солдат скрылся вдали, но Гарриет продолжала стоять, опираясь на стену и глядя на пустую улицу.

В воображении простых людей солдаты выглядели так же, как на военных плакатах, где греков изображали неистовыми и непокорными, преследующими врагов по заснеженным скалам. Теперь Гарриет увидела этих героев своими глазами.

Говорили, что у многих солдат не было оружия, однако они бросались в бой, повинуясь инстинкту, словно лошади на бегах. Они голодали, страдали от обморожения и вшей, цепенели от мороза и всё же терпели – просто потому, что их товарищи так же терпели и страдали. Как правило, они погибали не от вражеской пули – их убивал мороз.

Те солдаты, что прошли сейчас мимо, остались в живых – и пережили куда больше, чем мог вынести человек. Они праздновали победы, а теперь потерпели несправедливое поражение и вернулись, чужие в родном городе, моля о хлебе.

На Университетской улице было непривычно светло. Налеты прекратились, что само по себе уже было зловещим знаком, и хозяева кафе, понимая, что конец близок, уже не трудились опускать светонепроницаемые шторы.