Когда они дошли до конца дороги, воцарились сумерки. В магазинах горел свет, но шторы для затемнения еще не задернули. Они прошли мимо продуктовой лавки, полки которой были пусты. Гарриет заглянула внутрь – скорее по привычке, но здесь было нечего купить, кроме банки маринованных огурцов.
Когда они перешли дорогу и подошли к «Гранд-Бретани», Чарльз сказал:
– Мы можем встретиться с вами позже? Можем поужинать в «Коринфе».
Просьба прозвучала настойчиво, почти как приказ, но Гарриет пришлось отказаться:
– Я иду на репетицию к Гаю.
– Это обязательно?
– Я обещала ему.
– Понятно.
Они подошли ко входу в гостиницу, и он уже собирался молча войти внутрь.
– Вы придете к нам на обед в воскресенье? – спросила Гарриет.
– Куда?
– К нам домой. Вилла рядом с рекой Илисос.
– Приду, если получится.
Он повернулся, чтобы уйти, потом остановился и добавил более мягко:
– Мне бы этого хотелось.
– Так приходите же, – сказала она нежно, и он с улыбкой ответил:
– Тогда я обязательно приду.
17
Гай не сидел без дела. Он обратился к греческим властям и убедил их вернуть ключи от школы. Услышав его искреннюю, полную энтузиазма речь, они согласились открыть библиотеку и разрешить использовать территорию школы в качестве клуба. Теперь он готовил представление для летчиков в Татое. Репетиции проходили в лекционном зале.
Пинкроуз не возражал – поскольку ничего об этом не знал. Его назначение на должность директора Бюро пропаганды было подтверждено. Когда Гай попросил его разрешения на возобновление деятельности школы, Пинкроуз ответил, что слишком занят. Гай мог делать что угодно.
Пинкроуз приходил в Бюро несколько раз в неделю и запирался в кабинете, который раньше принадлежал Алану.
– Чем он там занимается? – спросила Гарриет.
– Пишет лекцию, – мрачно ответил Алан. – Тема лекции – Байрон: поэт и заступник Греции.
– И когда он будет ее читать?
– Это пока неизвестно.
Репетиции шли полным ходом. Главную песню написал сам Гай, и когда он приходил домой – что бывало нечасто, – то распевал ее, пока Гарриет не начинала умолять его умолкнуть.
– А я что, пел? – спрашивал он извиняющимся тоном. – Я и не заметил.
Минуту спустя он затягивал вновь:
–
Утром того дня, когда Гарриет обедала с Чарльзом в «Зении», Гай упомянул, что сегодня планируется первый прогон спектакля «Мария Мартен»[57]
, который должен был стать апофеозом праздничного вечера.– Приходи посмотреть, – попросил он. – Можешь даже присоединиться к хору.
Гарриет удивило это приглашение. Раньше Гай не звал ее на репетиции. Он не разрешил ей участвовать в своей постановке «Троила и Крессиды», чего она до сих пор ему не простила, а на ее протесты заявил, что не может с ней работать. Проблема была в том, что она недостаточно серьезно его воспринимала.
– Ты правда хочешь, чтобы я пришла? – спросила она. – Разве я не приношу в твой выдуманный мир свою неуместную реальность?
Нимало не смущенный ее насмешкой, он ответил:
– Это же совсем другое дело. В этой постановке нет ничего серьезного. Это будет шуточный спектакль. Почему бы тебе не прийти?
– Посмотрим.
Вспоминая, что в прошлом ее уже один раз отвергли, она не хотела сразу принимать приглашение, однако вечером вспомнила о своем обещании и сказала Чарльзу, что идет на репетицию к Гаю.
Гарриет сочла, что дала обещание, и после ужина отправилась в школу, желая сдержать слово и продемонстрировать свою верность. Шум репетиции был слышен еще с улицы. Казалось, что сотня голосов распевает: «Вечер полон шуток, смеха и чудес, – всё для Королевских ВВС!» Заглянув внутрь, она увидела, что поет и в самом деле никак не меньше сотни человек.
В Афинах у Гарриет было с десяток знакомых. У Гая, конечно, намного больше: соревноваться с ним в общительности заведомо бесполезно. Хотя она и привыкла к этому, ее всё же поразило: где же он взял столько народу? Разглядывая толпу, она поняла, что среди поющих присутствовали почти все женщины, встреченные на приеме у миссис Бретт. Там было столько гостей, что Гарриет даже не пыталась различить и запомнить их, но для Гая каждый человек был индивидуален: он обратился к каждой лично, и все они пришли, чтобы помочь ему, и теперь пели – в меру своих возможностей.
Она увидела саму миссис Бретт, которая горланила что есть мочи, а за роялем сидела – надо же! – мисс Джей.
В центре зала выстроились девушки – в основном студентки и несколько младших машинисток из миссии. За ними высились импозантные юноши. Но пели все присутствующие, а Гай выступал в качестве дирижера: он вдохновлял, побуждал, полностью отдаваясь делу и требуя от окружающих такой же полной самоотдачи.
– Давайте же! – взревел он, не желая уступать, требуя от поющих всей возможной громкости и энергии.
Единственными, кому позволено было не петь, были актеры, занятые в «Марии Мартен»: Якимов, Алан и Бен Фиппс сидели у стены и «берегли голоса».