Друзья и герои

Гарриет была поражена: она воображала, будто единственная способна критиковать Гая. Еще сильнее ее удивило, что критика эта исходила от Якимова. Когда Якимов остался без дома и голодал, они приютили его, и он прожил у них семь месяцев. Теперь же Гарриет рассердило, что Якимов смеет критиковать Гая, да еще и в присутствии Алана.

Но как бы она ни была поражена и рассержена, обида Якимова всё же была оправданна. Гай превозносил его, а затем – после премьеры – совершенно позабыл. Гай полагал, что может всем угодить, но знал ли он, что нужно людям на самом деле? Знал ли он что-либо о своей жене? Вряд ли. У нее тоже начинали копиться обиды.

Якимов пострадал оттого, что слишком близко подошел к Гаю. Гарриет начала подозревать, что Гай тяготился близостью с людьми, поскольку это ограничивало его свободу. Неужели он тяготился и их браком? Почему, например, он сам не рассказал ей, что Лаш и Дубедат просили дать им роли в постановке и получили отказ? Возможно, он забыл; но, вероятнее всего, просто решил не говорить. Гаю не хотелось признавать, что теперь он относится к ним так же, как и она. Он предпочел оградить их от ее осуждения.

Гарриет чувствовала, что подобное поведение является предательством самой идеи взаимоподдержки, на которой и основан брак.

Возможно, впрочем, что эта идея существовала только в ее воображении. Убедить Гая, что он предает некую идею, в существование которой не верит, было бы невозможно. Он списал бы это на обычный эгоизм. Гарриет сомневалась, что у него вообще существовали какие-то теории касательно брачных уз. После свадьбы он перестал видеть в ней отдельную личность. Как-то раз Гарриет обвинила его в том, что он считается с ней меньше, чем с любым из своих знакомых.

– Но мы же с тобой одно целое, – ответил он удивленно. – Зачем мне с тобой считаться?

В Бухаресте Гай, не обращая внимания на фашистские демонстрации, продолжал давать уроки еврейским студентам. «Они нуждаются во мне, – говорил он, – у них никого больше нет, я должен поддерживать их». Однако он не понимал, что его жена тоже нуждается в поддержке. Гарриет преодолевала все кризисы в одиночку, и постепенно ей стало казаться, что ее увезли во враждебный мир и бросили там.

Здесь у нее хотя бы была работа, а также дружба с Аланом и Якимовым. Теперь они виделись с Аланом каждый день, и он стал держаться с ней более непринужденно. Он говорил свободнее, хотя оставались темы, которых он не касался. Одной из таких тем был лорд Пинкроуз и всё, что с ним связано.

– Он не возражает против моего присутствия? – спрашивала Гарриет, но Алан только молча пожимал плечами. Пинкроуз самовольно вторгся в их жизнь. Как бы он ни был бесполезен, он стал начальником Алана, а следовательно, не подлежал обсуждению. Однако его можно было обсуждать в связи с сестрами Тукарри.

– Стоило Глэдис увидеть Пинкроуза, она тут же назначила себя его главной подпевалой, – рассказывал Алан. – Подозреваю, он вскружил ей голову.

Гарриет хотелось знать, как сестры вообще получили место в Информационном бюро.

– Когда мы начинали, у нас не было ни гроша, – поведал Алан. – Мне приходилось принимать любую помощь. Позже мы получили грант, и я мог бы взять настоящую секретаршу – какую-нибудь прелестную англоговорящую гречанку. Но я оставил старушек Глэдис и Мейбл. Они нуждались в деньгах, и у меня не хватило духа выставить их. Теперь Глэдис шпионит за каждым моим шагом и по любому поводу бежит жаловаться Пинкроузу. Мораль этой истории такова: не позволяйте сердцу взять верх над разумом.

– Теперь-то вы могли бы от нее избавиться.

– Пинкроуз этого не допустит. На днях он сказал, что она «незаменима».

– Подозреваю, платят им немного?

– Да, немного. На двоих они едва ли получают одну зарплату; но и работы у них немного. От Мейбл, на мой взгляд, вообще больше вреда, чем пользы.

Письма, которые отдавали Мейбл для перепечатывания, писались очень разборчиво, дюймовыми буквами. Гарриет редко слышала ее голос и всякий раз находила его неприятным; ее речь могла разобрать только Глэдис. Мейбл никогда не поднималась со стула самостоятельно. Если ей надо было навестить уборную, она принималась тревожно что-то лопотать, и Глэдис уводила ее. Когда наступало время уходить, Глэдис надевала пальто, после чего поднимала сестру, ухватив ее за плечи. Пока Мейбл что-то бормотала, стонала, вопрошала и протестовала, Глэдис одевала ее. Обе они носили выгоревшие на солнце соломенные шляпы. Пальто Глэдис было темно-зеленым, а Мейбл – бордовым, вылинявшим до бледно-розового. Мейбл была слаба здоровьем, и перед выходом на улицу ей полагалось надевать рыжую меховую горжетку.