Друзья и герои

Куда они шли после работы? Как они жили? Как вообще подобные женщины оказались в Афинах? Алан рассказал, что они были дочерьми художника – о вдовевшего романтика, который накопил денег, чтобы уехать со своими девочками в Грецию. Они сняли две комнаты на Плаке; пока отец был жив, он зарабатывал на жизнь тем, что рисовал афинские пейзажи и продавал их туристам. Это было еще в восьмидесятые годы, но сестры до сих пор так и жили на Плаке. До войны Глэдис работала в Археологической школе: она собирала разбитые горшки. Каждый день она приводила с собой Мейбл, и директор школы, не зная, чем ее занять, запирал ее в комнате с пишущей машинкой. Несколько недель спустя из-за двери стали доноситься загадочные звуки. Она сама научилась печатать. Когда началась война, Археологическая школа закрылась, и сестры оказались не у дел. Алан спас их.

– Теперь вы знаете их историю, – сказал Алан и болезненно улыбнулся.

– Так, значит, вся их жизнь состоит из работы.

– Сомневаюсь, чтобы у них была какая-то иная жизнь.

Гарриет сомневалась, что у нее самой было что-то иное. И, однако, это всё же была жизнь. Какой бы незначительной ни была ее позиция в Бюро, ее признавали. Ее даже пригласили на прием к греческому министру информации. Ей хотелось разделить свою радость с Гаем, и она тут же спросила Алана, можно ли привести с собой мужа. Алан позвонил в министерство, и оттуда пришло новое приглашение, адресованное господину и госпоже Прингл. Увидев приглашение, Гай сказал, что не сможет пойти. Вечер в Татое должен был состояться на первой неделе февраля, и репетиции шли полным ходом. У него не было времени на вечеринки. В конечном счете всё это оказалось неважным. Метаксас, за время войны успевший стать из диктатора героем, умер в конце января – от диабета, сердечной недостаточности и чрезмерных нагрузок. Прием отменили.

20

Репетиции продолжались – как и война. Смерть стала обычным делом, и нужды солдат ставили на первое место. В последнюю неделю перед концертом Гарриет почти не видела Гая. Единственная их встреча при свете дня состоялась в английской церкви на отпевании одного из пилотов. Гай выглядел обезумевшим, почти бесплотным: он уже несколько дней не спал и не ел. После церемонии они провели вместе всего несколько минут, и Гарриет заявила, что Гай перегибает палку. Он же сам говорил, что это будет шуточное представление. Летчики – не слишком взыскательная публика. Но Гай был способен только на лучшее. Он собирался ехать в Татой на примерку костюмов и не знал, доберется ли вечером до дома. Где же он будет спать? Если получится, он переночует на полу у одного из греческих студентов, живущих неподалеку от летного поля. Нельзя было сказать, что Гай вновь переживал свою юность, – Гарриет стала понимать, что его юность так и не закончилась.

Весь вечер она представляла себе, как он увещевает хор, поет и размахивает руками, одержимый желанием вознести труппу на вершины совершенства. Ложась в постель в тишине их пустой окраины, она представляла, что однажды Гай окажется так занят, что вовсе перестанет появляться дома. Они будут иногда встречаться, но он исчезнет из ее жизни, более не будет ее частью. У него уже не будет времени ни на что важное для нее.

На следующий вечер служебные автомобили отвезли артистов и их друзей в Татой. Главный ангар переоборудовали в театр. Из темноты летного поля дул ледяной ветер и проникал мокрый снег. Женские наряды оказались неподходящими для промозглого ангара, и дежурный офицер, видя, как гости дрожат от холода, послал на склад за подбитыми мехом летными куртками.

Занавес взлетел, и хор, разгоряченный репетициями, грянул:

Вечер полон шуток, смеха и чудес, —
всё для Королевских ВВС!

Видно было, как Гай неистово размахивает руками перед хористами – именно так, как и представляла себе Гарриет.

Публика принимала артистов со сдержанным дружелюбием. Несмотря на все труды, первая часть представления оказалась не лучше и не хуже, чем большинство подобных затей. Главным триумфом вечера стала постановка «Марии Мартен».

Марию в исполнении Якимова встретили потрясенным молчанием. В белокуром парике, цветастом платье и чепце, с наклеенными ресницами, он напоминал волка, наряженного бабушкой Красной Шапочки. Но этот волк изображал распутную, эпатажную барышню. Когда он просеменил к рампе, приложил палец к подбородку и сделал книксен, в задних рядах взвыли. Летчики вежливо аплодировали настоящим женщинам, но подобный шарж привел их в неистовый восторг. Якимов невозмутимо выслушал вопли и свист и захлопал ресницами. Публика взревела вновь. Прежде чем представление удалось продолжить, прошло добрых три минуты.

Алан в роли нелепой и суровой матери произнес:

– Что-то ты нынче сама не своя, дорогая моя! Что же тебе докучает?

На это Мария жеманным фальцетом ответила:

– Ох, матушка, вы не поверите!

Эта реплика вызвала новую бурю восторга. Из зрительного зала неслись выкрики: «Давай-давай!», «Я б ей показал!» и «Приходи за ангар, потолкуем!».