Дубовая Гряда

И остальные ребята остались недовольны диверсией. Только Зина успокаивала их:

— Ничего, первый блин всегда комом.

Во второй половине дня группа подошла к бывшему военному городку. Вдруг впереди послышался винтовоч­ный выстрел, и все остановились.

— Это Пылила,— сказал кто-то из хлопцев.

— Вот дурак! Или боится, или думает, что мы не найдем его, и дает о себе знать. Пошли быстрее! — рас­порядился Володя.

Добежали до утренней стоянки и глазам своим не поверили: котел висит вверх дном, снаряд, опутанный проволокой, валяется рядом, весь тол из патронных ящиков выброшен на землю и раскрошен, а Павла — как не бывало.

— Но ведь только что кто-то стрелял,— пожал Во­лодя плечами — Может быть, его убили?

Начали свистеть, звать Павла — в ответ молчание. Внезапно из-за кустов выскочила Зина:

— Немец!

— Где?

— Вон там лежит... Услышал свист, поднял голову и захрипел...

В эту минуту из леса выбежал Пылила.

— Я одного убил,— кричал он на бегу.— Он меня ударил, перевернул котел, а я... из винтовки!

Подошли к гитлеровцу — мертвый. Рядом лежит вин­товка. Хлопцы похвалили Павла: метко ударил, прямо в грудь.

— Он был один? — спросил Володя.

— Нет, вдвоем. Второй убежал.

— Значит, своих приведет. Надо уходить.

Всю дорогу Павел держался поближе к командиру. Он рассказал, что только успел выплавить тол из одно­го снаряда, отвинтил головку и опустил в котел другой, как метрах в десяти от костра услышал голоса фашис­тов. Один, без оружия, нес в руке котелок; у другого была винтовка. До своей винтовки, спрятанной под оль­ховым кустом, Пылила дотянуться не успел.

Увидев, что он варит артиллерийский снаряд, нем­цы сначала рассмеялись. Но, заметив в патронных ящи­ках тол, обменялись несколькими непонятными фраза­ми, и один из них что-то спросил у Павла. Тот нарисовал угольком на руке рыбку и ответил: «Бух!» Гитлеровец ударил хлопца ногой в грудь, перевернул котел и вме­сте с напарником начал вываливать на землю и топтать толовые плитки. Подождав, пока они пойдут, Пылила схватил свою винтовку, прицелился и выстрелил в вооруженного фашиста. Немец упал, второй — ходу, а Павел с испуга — в лес: железнодорожная ветка, где за­хватчики снимают и увозят рельсы, недалеко, долго ли подоспеть подмоге...

— А тут вы подошли,— закончил Пылила свой рас­сказ,— теперь не догонят.

Солнце уже зашло, но зарево на западе становилось все ярче и ярче. Партизаны поняли, что где-то в районе расположения их отряда бушует пожар.

— Неужели лес горит? — высказал предположение Микола.

— Не может быть, недавно дожди шли,— ответил Володя.— Погодите, залезу на дерево и посмотрю.

Спустившись с сосны, он хмуро оглядел товарищей:

— Ольховка пылает. Оттуда в нашем отряде много. Не может быть, чтобы деревня по чьей-нибудь неосто­рожности загорелась.

И командир диверсионной группы не ошибся. В тот день недалеко от Ольховки партизаны обстреляли из пулемета Бодягина и двух немцев. Но слишком рано от­крыли огонь, и тем удалось ускакать на конях. В от­местку они примчались в деревню и подожгли несколько изб. Тушить пожар пришлось чуть ли не всем отрядом.

Вернувшись в отряд, Володя с трудом удержался, чтобы не упрекнуть командира за такой досадный про­мах. Юноша по-прежнему считал уничтожение Бодягина более важным делом, чем подрыв любого вражеско­го эшелона. Поэтому Володя старался убедить коман­дование отряда, что только его группа может прикон­чить бургомистра, а где и как, не столь уж важно. Ведь он, Володя, отлично знает матерого предателя в лицо!

В конце концов Илья Карпович уступил:

— Что ж, если тебе так хочется, действуй.

Комиссар согласился с командиром:

— Только горячку не пори. И сам погибнешь, и дру­гих можешь погубить.

Весь следующий день ярко светило солнце. Под темными елями и то было душно. Недалеко от лагеря плескалось о смолистые корни деревьев озеро. С одной стороны оно заросло высокой осокой, где крякали дикие утки и важно вышагивали осторожные длинноногие цапли. Володя очень любил тут отдыхать. Только на озе­ре юноша забывал, что идет война.

Так было и в тот день, когда он пришел на озеро вместе с Зиной. Раздевшись, прыгнул в воду, отплыл по­дальше от берега, но Зина позвала, и он сразу вернулся. Лег на траву, положил голову на колени девушки и за­думался.

— О чем ты мечтаешь?

— Не мечтаю, а думаю. О том, что немцы, наверное, уже нанесли на свои карты этот лес, это озеро и счита­ют их своими. Представь себе: пить хочешь — воды нет; хочешь пойти в лес по ягоды, по грибы, на охоту — не смей; любишь девушку — разлучили, увезли, обесчести­ли. Таков у фашистов неписаный закон, он у них в кро­ви. А можем ли мы так жить?

— Конечно, нет. Но не все так думают.

— Мне кажется, что люди, думающие не так, или больные, или никогда и никого не любили. Но пожили бы под фашистским ярмом, сразу бы поняли. Одни раньше, другие перед тем, как лечь в землю. Гитлеров­цы очень похожи на енотовидных собак: ничем не брез­гуют, все уничтожают. Э, да черт с ними! — вскочил Во­лодя.— Пускай наносят на свои карты все, что хотят, но все это было, есть и будет нашим!