Дуэль четырех. Грибоедов

Во всех гостиных на виду Ростопчин: анекдот за анекдотом, насмешник, довольно злой на язык, одной чертой умел обрисовать всего человека, лишь бы человек был чином не выше, а ниже его. Не успев при государыне Екатерине, граф Фёдор Васильич весьма кстати и вовремя стал искать в наследнике Павле Петровиче, никем не любимом, проявил не одно предприимчивое внимание, но и самую преданность, что по сердцу не могло не прийтись человеку оскорблённому, обиженному, оттёртому в угол собственной маменькой: умной, распорядительной, властной, жадной до власти пуще прочих утех; с видом самым серьёзным участвовал в потешных гатчинских экзерцициях, даривал оловянных солдатиков и сделался избранным при малом дворе цесаревича: вторым Аракчеевым; а тем временем в супруги взял племянницу любимейшей фрейлины императрицы Елизаветы Петровны, что не спасло его, впрочем, от высылки в родную деревню — однако ж и высылка пошла ему как нельзя больше на пользу: едва воцарившись, бедный Павел Петрович, обманутый всеми, осыпал Ростопчина милостями чрезвычайными, жаловал чины, звания, деревни, земли, дома, сотни тысяч в звонкой монете, разумеется, тысячи душ; граф заведовал военным ведомством, затем департаментом почт, председательствовал Иностранной коллегией, сдуру направляя государя на сближение с Францией, всегда противной нашей как восточной, так и европейской политике; отводя от традиционной близости с Англией. Впрочем, его большей частью трудами Грузия влилась в обширные пределы Российской империи и тем спаслась от полного растерзания хищными своими соседями. Тем не менее предусмотрительным заговорщикам удалось устранить фаворита, чуть не всесильного. Граф Фёдор отстранён был от дел и в другой раз выслан в свою подмосковную, где надоумился на все руки мастак, экономические выгоды добывать при помощи механической обработки земли. Воротившись вторично из ссылки, прочно обосновался в Москве. Не принятый новым государем на службу, ужасно фондировал в первопрестольной столице, приходил в ужас при всяком упоминании о необходимости перемен в государственном управлении: благодетельных, хотя и малоуспешных; об отмене крепостных обязательств трактовал чуть не как об чуме, а тем временем подкапывался в доверие к новому государю через посредство Екатерины Павловны, великой княжны — интимно близкой и сильно влиявшей на мнения Александра, своего брата; переменил своё представление о коварных французах и сильно нападал на узурпатора Буонапарте:

   — Мужчинишка в рекруты не годится: ни кожи, ни рожи, ни виденья. Раз ударить — так дух вон, простынет и след.

Другой герой был Измайлов, Лев Дмитрия: несметный богач, одних душ одиннадцать тысяч, жизнь распутная, всем порокам настежь отверст. Его крепостные дожаловались каким-то чудом до государя, государь расследовать приказал, что за постыдные для крестьян, утеснительные жертвы своему любострастно приносить изволит неукротимый Лев Дмитрия, однако же следствие результатов положительных не удосужилось никаких, в ответ на что рязанское доблестное дворянство тотчас произвело Льва Дмитрича губернским своим предводителем и затем вновь избирало несколько трёхлетий подряд, видимо находя себя весьма достойным его предводительства; а московские рифмачи слагали в его честь панегирики; льстецы просвещённые его обступали гурьбой, тогда как Лев Дмитрия всей Москве был известен как неуч первостатейный, не пропускающий случая с необыкновенной язвительностью поиздеваться не над одними науками, но и над теми, кто посвятить наукам прельстился свою жизнь и свой труд — недаром же был неизменный участник афинских вечеров графа Зубова, тоже вандала, впрочем, с туманным позывом на просвещение.

В толпе раритетов времён Екатерины и Павла, во всех гостиных от Арбата до Красных ворот, царили два Пушкина[126]: Алексей Михайлыч — переводчик Мольера, Расина дурными стихами, чуть не блистательный любитель на сцене всех домашних театров Москвы, остроумный и колкий; и Василий Львович — природный москвич, владевший латынью и новыми языками, декламатор, тоже актёр, король экспромта, царь буримэ, предмет насмешек, колких и едких, далее жестоких порой, каких добряк, по правде, не заслужил: да уж такая скверная участь у нас для всех добряков безответных — добродушный, ни для кого не опасный, весельчак, балагур, даровой развлекатель московского братства.

Попавши на тихие и громкие московские балы прямиком из деревенской глуши, Александр во все глаза глядел на этот зверинец, молча пристроившись где-нибудь в уголке, с головной болью, разбитый, с непритворным отвращением ко всем этим знаменитым уродам, как вскоре начал их про себя величать; возвращался домой и падал с ног от усталости, не танцевавши ни разу, проклиная дядины хлопоты о прекрасном его воспитании.