Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

Он обхватил голову руками, впиваясь тонкими окровавленными пальцами в густую шевелюру. Олга выбралась на берег, и, сев рядом с шептуном, приподняла его голову. Осколок кости, попавший в мягкую ткань мозга, сдвинулся, и тело Дарима забила крупная дрожь. Она, испуганно вздрогнув, опустила взлохмаченную кудрявую голову обратно и, прикрыв рану ладонью, начала ритмично раскачиваться из стороны в сторону, нашептывая искусанными губами невнятную не то молитву, не то песню, не то произвольный набор звуков. Именно тогда Лис впервые увидел, как разрушается печать: как набухает белым светом незримая ветка древнего узора, как разгорается, наполняясь силой, сам замок-ладонь, и как, накалившись до предела, в единый миг затухает, пронзая эфир коротким обжигающим звуком лопнувшей струны. И, наблюдая за процессом, нелюдь с удивление понимал, что она не чувствует этой боли. Ни один мускул напряженного лица не дрогнул, пока прогорал рисунок, лишь после того, как сорвало затвор, она расслабилась и рухнула без сознания рядом с недвижимым, но спасенным человеком. И это равнодушие к самой страшной, самой мучительной боли, что даже закаленного крепче стали йока заставляла исходить криком, словно младенца, эта поразительная нечуткость пугала Лиса больше всего. Он поднялся, оправив штаны, на негнущихся ногах подошел к бесчувственной Змее и опустился рядом с ней на колени, но коснуться не решился. Так и замер, склонившись над своей Ученицей и протянув руку к ее щеке, бормоча, словно в оправдание свершенному:

— Этого не должно было случиться. Не я, другой должен был сделать это.

— А сделал именно ты, братец.

Лис резко выпрямился, хмуро глянув в сторону говорившего. Девочка в белой долгополой рубахе стояла на взгорке, держась за ошейник нависшего над нею огромного пса. Лицо белокурой бездушной куклы — урода, порожденного Альбой — изменилось до неузнаваемости и продолжало меняться прямо на глазах, приобретая знакомые тонкие черты. Тон, с которым она обращалась к нелюдю, был неприятный: в нем сквозили плохо скрываемые нотки ярости на фоне общего презрения и отвращения к Лису. И тон этот, столь неестественный для ребенка, придавал ее облику сходство с кликушей, одержимой тьмою.

— Ты разрушил все, не успев даже начать строить. “Я и без новых печатей могу себя сдерживать”, — обидно коверкая слова, передразнила она и вдруг рявкнула, — бездарный тупица! Ублюдок, позорящий лоно своей матери!

Девочка внезапно смолкла, внимательно глядя на лицо брата, затянутое злобой в тугую маску. По белым от напряжения губам Лиса текла густая кровь. Текла из носа, глаз, ушей. Слюна приняла железный привкус и нелюдь, наконец заметив неладное, приложил палец к уголку рта, где набухала тягучая красная капля. Покуда Лис, сжавшись в стонущий и кровоточащий комок, пытался унять внезапно взбесившегося духа, рвущего его тело на части, малышка молча наблюдала за происходящим, недовольно поджав губы. Когда Рыжий отдышался, она вновь обратила его внимание на себя.

— Это тебе в наказание. Тому, кто слишком быстро забывает, что такое страх и боль.

— Я помню, — огрызнулся нелюдь.

— Молчи уж. Что ты можешь знать, что можешь помнить? Твоя память давно не принадлежит тебе. Самонадеянный глупец. Самонадеянный и жалкий, — она стянула со спины пса поклажу и бросила на землю, — возьми свои вещи и убирайся. Чтоб глаза мои больше тебя не видели, мерзавец.

— А как же…

— Без тебя разберусь, — отрезала она. — Ты ей уже ничем не поможешь… и ничего не исправишь.

Ребенок взобрался на спину волкодава и, бросив холодный взгляд на Лиса, исчез за гребнем взгорка. Нелюдь проводил маленькую всадницу точно таким же холодным и презрительным взглядом, проговорив чуть слышно:

— Ошибаешься, Альба. Ты все знаешь обо мне, да? Знаешь, где грань. А что за гранью, знаю только я.

* * *