Духота

Когда келейник доставил с почты письма и свежие газеты, епископ тут же принялся искать в «Правде» статью по вопросам атеизма, которую всегда печатали в этот период. Найдя, внимательно прочитал и перекрестился:

– Слава Богу, всё по-прежнему… Гайки закручивать, кажись, не будут… Почему вы нынче такой хмурый? – поинтересовался у подручника.

– Да как, Владыка, не быть хмурым? Дитё ещё не появилось на свет Божий, а забот и трат на него куча! Пелёнки, ванна, костюмы, зыбка!.. Позвольте Вам дать добрый совет…

– Пожалуйста.

– Никогда не женитесь!

– Спасибо, – рассмеялся монах. – Я уяснил это лет сорок назад… А ваши денежные затруднения мы попробуем поправить. Татьяна, дай мне, пожалуйста, сборник циркуляров… Вон в том шкафу стоит, справа… Спасибо… Так… Кому полагается пособие по беременности? Женщине. Ваша супруга – женщина? Женщина. Ждёт ребёнка? Ждёт. Итак, ей, как сотруднице епархии, предстоит получить…

Архиерей на три секунды задумался и назвал астрономическую цифру: свыше полутора тысяч рублей! Конечно, фининспекция обложит налогом, но львиная доля, четырежды перекрывая размер государственной дотации по беременности, всё же попадёт к будущей матери.

– Ну, как тут не рожать? – рассудила Лана, когда муж сообщил ей резюме епископа. – Напиши Микитину, пригласи стать крёстным отцом. А кумой пусть станет Танечка, она была восприемницей Ростроповича, когда его инкогнито крестил её дядя.

Микитин был поэт. Причёска на его голове смахивала на незашнурованный башмак Эйнштейна.

Он обитал на ул. Проломной, в старинной московской квартире, с подселенными в предвоенные годы вездесущими соседями. В комнате с подтёкшими потолками и клопами жил до ареста дед его жены, незаурядный боггослов, учёный, понимавший с полуслова экспериментальную электротехнику, расстрелянный за «идейное вооружение национал-фашисткой шайки».

Внучка теолога была веснушчата, плавно нетороплива, малоразговорчива. «В её лучистых глазах душа, казалось, затаилась, но не ушла в себя, а обнаруживала явное присутствие, даже насмешливую любознательность», – считал лирик.

Поэт пребывал в хроническом замешательстве – в заботах о хлебе насущном: надо было кормить семью, где подрастали трое чад… Преподавал, возился в редакции столичного журнала с начинающими талантами, помогая вытаскивать им и себе славу и хлеб. Ему стукнуло тридцать. Собрание его сочинений, отпечатанное на машинке, соседствовало на книжной полке с такими же творениями Рудольфа Штейнера и Марины Цветаевой.

Знаменитый мэтр Евгений Андрюхевский (флагман подмостков Политехнического института, где с огромным успехом поэтически чирикали птенцы послесталинской оттепели), зачёсывая косую прядь на академически лысеющее чело, похвально отозвался о стихах Микитина, чья символистская муза шкандыбала по кладбищам и церквям. В периодике сверкнуло несколько статеек и стихов поэта.

В квартире, перенасыщенной фолиантами, граммофонными пластинками, рукописями, воплями болеющих детей, деликатными упрёками всё понимающей супруги, сутулилась в углу икона. Иногда перед нею свербил огонёк покрытой пылью лампады.

Поэт верил в Бога и говорил, что станет рясоносцем, псаломщиком, в крайнем случае. Но сперва ему хотелось упрочить свой шаткий литературный статус, перебраться в новую квартиру без чутких соседей, с краном горячей воды, где у него был бы – о Господи, услыши раба Твоего! – свой кабинет.

А уж потом не поздно уйти и в Церковь, как толстовец шёл в мужики, нанимаясь за полведра водки на сенокос.

Написав Микитину несколько слов с предложением стать по старой дружбе (их познакомил Владыка) крёстным отцом будущего ребёнка, архивариус юркнул в кровать.

Ночью загремел варварский диалект дагестанского барабана. Ударил гром с ливнем.

– Я боюсь! – проснулась жена. – Простри крыло на рабу твою…

Муж полез к ней в постель, будто медведь в малинник. Засыпая, коротко дёргался всем телом подобно тому, как у Ланы в животе вздрагивал, выталкивая ножку в бок, созрелый плод.

Едва рассвело, он позвонил из телефонной будки на улице в роддом. «Скорая помощь» умчала роженицу.

За окном лёгкий снег с дождём подвергал весну перекрёстному допросу… Поёживаясь, архивариус принёс из сарая дров. В печи запрыгало пламя… Мать рассказывала ему о его появлении на свет… в эвакуации, на Кавказе… Село, где приткнулись беженцы, называлось «Огни». В больнице никого не было, кроме его матери и двух врачих…

Через час он всполошил всех в алтаре кафедрального собора.

– Скажи протодьякону, – порекомендовал ему секретарь епископа отец Василий, – пусть откроет царские врата в боковом приделе… Помогает при родах!.. Да ты успокойся… Облачайся в стихарь, сейчас Владыку встречать… Иподьяконы все собрались? Не забудьте постелить орлецы на амвоне!

Протодьякон распахнул царские врата и пропел келейнику вполголоса на ухо канцонетту:

– Нам зима надоела,

Всю соломушку поела,

Сенцо, блинцо, золотое кольцо.

Жаворонки – дуды!

Прилетите к нам сюды

На санях, на дровнях,

На поповых лошадях!