Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)

Въ одномъ стихотвореніи онъ вполн серьезно утверждаетъ, что лично присутствуетъ, когда читаютъ его книги. «Но будь увренъ, что я не нахожусь теперь съ тобой», говоритъ онъ. Въ слдующемъ стихотвореніи онъ впадаетъ въ большое сомнніе относительно своей тни.

Моя тнь…
Какъ часто я стою и наблюдаю, какъ она убгаетъ,
Какъ часто я спрашиваю и сомнваюсь въ томъ, что это дйствительно я самъ…

Мн кажется, что эти сомннія не совсмъ лишены основанія, если мы одарены такой тнью, которая убгаетъ, когда мы сами стоимъ на мст и наблюдаемъ ее.

Уитманъ отъ природы — одаренная личность, въ немъ много настроенія, но онъ родился слишкомъ поздно. Въ «псняхъ у большой дороги» онъ можетъ-быть ясне всего показываетъ свое сердечное, доброе отношеніе, связанное съ наивными представленіями. Если бы его произведенія были написаны боле приличнымъ языкомъ, многія изъ нихъ явились бы дйствительно поэтическими произведеніями, но теперь они оставляютъ совсмъ иное впечатлніе. Невроятно тяжеловсный языкъ уничтожаетъ всякую возможность понимать ихъ. Уитманъ ничего не можетъ опредлить просто и ясно. Онъ пятъ разъ сряду назоветъ предметъ какимъ-нибудь величественнымъ именемъ и ничего не выразитъ этимъ. Не онъ господствуетъ надъ своимъ матеріаломъ, а матеріалъ господствуетъ надъ нимъ и представляется ему въ колоссальныхъ размрахъ; матеріалъ накопляется и порабощаетъ его. Во всхъ этихъ «псняхъ у большой дороги» сердце Уитмана настолько же горячо, насколько холоденъ его умъ, онъ не въ состояніи описывать или воспвать, онъ можетъ только ликовать;- ликовать въ дикомъ восторг обо всемъ и ни о чемъ. Мы чувствуемъ, какъ сильно бьется его сердце, но мы напрасно ищемъ достаточной причины для такого сильнаго внутренняго волненія.

Мы никакъ не можемъ допуститъ, чтобы можно было притти въ такое волненіе, только благодаря «прозжей дорог». Но Уитмана она опьяняетъ, его душа разрывается отъ восторга, когда онъ говоритъ: «Я могъ бы, стоя здсь на мст, творить чудеса». Куда только не заводитъ Уитмана его доброе, радостное сердце!

— Я люблю все, что встрчается мн по пути, — поетъ онъ. И всякій, кто только взглянетъ на меня, полюбить меня; я врю, что, увидавъ меня, всякій будетъ счастливъ. Онъ продолжаетъ дальше своимъ удивительнымъ, неправильнымъ языкомъ: «Тотъ, кто отречется отъ меня, тотъ не проклянетъ меня. Но если кто приметъ меня, онъ или она, будетъ благословенъ и благословитъ меня». Онъ поразительно добръ. Иногда его наивная душа даже сама изумляется своей великой доброт, и онъ поетъ:

— Я больше и лучше того, чмъ самъ я о себ думалъ; я не зналъ, что во мн столько доброты.

Уитманъ больше человкъ, чмъ талантливый поэтъ. Вольтъ Уитманъ не можетъ писать, но можетъ чувствовать. Онъ живетъ жизнью чувствъ. Если бы Эмерсонъ не написалъ ему своего письма, книга Уитмана прошла бы незамченной, что и было бы совершенно справедливо.

Ральфъ Вальдъ Эмерсонъ наиболе замчательный американскій мыслитель, тонкій эстетъ и своеобразный мыслитель, но я новое не подразумваю подъ этимъ, что онъ наиболе замчательный европейскій мыслитель, тонкій европейскій эстетъ и своеобразный европейскій писатель.