Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)

Разобравъ же сущность дла, мы спросимъ: что же однако объяснилъ намъ авторъ? Что доказалъ и опредлилъ всми своими прекрасными фразами, которыми мы теперь восхищаемся? Мы увидимъ, что въ сущности онъ мало разобралъ самую тему за то боле или мене продолжительное время, когда мы внимательно слушали его. Возьмемъ, напримръ, сочиненіе Representative men, которое начинается съ главы о «Польз и значеніи великихъ людей». Она изобилуетъ прекрасными, интересными мыслями, написанными съ большимъ вкусомъ, — но каково же ея содержаніе? Она говоритъ о томъ, что мы можемъ чему-нибудь научиться у великихъ людей. Какая поразительная истина! Но я зналъ ее еще за десять лтъ до моей первой конфирмаціи. Высидтъ цлый часъ, чтобы узнать, что великіе люди могутъ научитъ насъ чему-нибудь! И тмъ не мене слушатели отнюдь не скучали, точно такъ же какъ и мы не скучаемъ, читая его лекціи. Говоря все это, онъ былъ неизмнно интересенъ. Онъ развиваетъ вышеупомянутую истину дальше и кончаетъ тмъ, что «человкъ развиваетъ людей». Но на страниц 122 той же книги, въ отдл о Шекспир, онъ самъ отрицаетъ эту мысль. Но когда онъ говоритъ, мы слушаемъ его съ полнымъ вниманіемъ и относимся съ большимъ интересомъ къ его аргументамъ. Человкъ развиваетъ людей. «Всякое судно, плывущее въ Америку, слдуетъ карт Колумба, всякое поэтическое произведеніе въ долгу у Гомера». «Платонъ — это философія, и философія — это Платонъ. Платонъ породилъ вс т мысли, о которыхъ теперь пишутъ и разсуждаютъ. Св. Августинъ, Коперникъ, Ньютонъ, Беменъ, Сведенбэргъ, Гёте, — вс обязаны Платону и повторяютъ его слова». Вс эти имена вносятъ жизнь въ скучные моменты, за подобной лекціей не будешь звать; мы ничему не научаемся, ни въ чемъ не убждаемся, но мы слушаемъ. Можно было бы возразить ему, процитировавъ самого Платона: «Философскій геній рдко всесторонне проявляется въ ум одного человка, но отдльныя его черты встрчаются въ различныхъ лицахъ». (Республика.) Можно бы было доказать, что Платонъ имлъ своихъ предшественниковъ, которые имли на него вліяніе: Солонъ, Софронъ, Сократъ; но мы не произносимъ ни одного звука и съ удовольствіемъ слушаемъ интересныя несообразности его философскаго трактата.

Эта способность Эмерсона говорить прекрасныя вещи не повышаетъ его критическаго таланта. Его критика такъ неоригинальна и неглубока, что она едва держится, только благодаря своей блестящей форм. Эмерсонъ не можетъ представитъ намъ вещь такъ, какъ она есть, потому что онъ не можетъ вникнутъ въ сущность критикуемаго имъ предмета, онъ лишь ходитъ вокругъ да около. Мы читаемъ вс его замчательныя изреченія и ждемъ результата, ждемъ заключительнаго слова, которое обрисуетъ намъ весь образъ, отольетъ всю фигуру статуи, но наши ожиданія остаются тщетными. Эмерсонъ откланивается и уходитъ, оставляя читателя съ головой, переполненной прекрасными словами, но вс они не сложились въ стройную картину, а остались въ вид блестящей, перепутанной смси мелкой красивой мозаики.