Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Говорят, что убийство Альтюссером своей жены в 1978 г. было реакцией на ее «ревизионизм». Сколько бы ни было правды в этом слухе, в нем прослеживается своя ужасная логика. Трагический исход паломничества Альтюссера в самое сердце тьмы представляется его личным воссозданием драматических событий, пережитых народами России, Китая, Северной Кореи, Вьетнама, Камбоджи и Восточной Европы. Трагедия наступает неизбежно, когда параноидальное подозрение занимает место естественного закона компромисса. Параноидальный менталитет, стремящийся во что бы то ни стало сохранить иллюзию своей абсолютной непогрешимости, перерастает в фанатизм и преследует, как преступников, всех тех, кто не приемлет его господства. Этот интеллект изобретает язык без значения, поскольку последнее представляет собой угрозу, а синтаксис этого языка обусловлен поиском власти. Параноидальный менталитет наполняет этот язык тотальным подозрением тирана, неустанно работая над ликвидацией отравляющих смыслов, просачивающихся в него из мира «Другого».

Но здесь мы должны отдать должное третьему фактору притягательности Альтюссера для нового поколения радикалов. То, что он постоянно скатывается в бессмыслицу, является не недостатком, с точки зрения его учеников, а, наоборот, веским доказательством того, что на него можно полагаться. Он демонстрирует такой способ сочинительства, в котором можно обнаружить только политическую лояльность, но который имеет форму интеллектуального исследования. В таких сочинениях и рассуждениях вы ставите власть в центр дискурса, освобождаете себя от реального знания и утрачиваете всякую способность к сомнению, лишаясь самого языка, на котором оно может быть выражено.

Поэтому Альтюссер был с энтузиазмом принят парижскими современниками, которые собирали в то время машину абсурда, способную устранить саму возможность рациональной аргументации и перефразировать любой научно поставленный вопрос в вопрос политический. Благодаря машине абсурда вы могли погрузиться в дело «интеллектуального труда» и поверить в то, что уже стали частью революции. Не нужно спрашивать, что означает революция или чего вы можете достичь с ее помощью. Ничто означает все что угодно, и именно в этом и состоит смысл революции как машины уничтожения смысла. Машина была собрана Жаком Лаканом, Жилем Делёзом и еще кое-кем из отброшенных за ненадобностью фрагментов фрейдистской психологии и соссюровской лингвистики и приделана к пустопорожнему гегельянству Кожева, через которое машину накачали горячим воздухом. Но она пережила своих изобретателей, и сегодня ту или иную ее версию можно найти едва ли не на любом факультете гуманитарных наук.

Интеллектуальная история ее сложна, и мне придется ограничиться лишь несколькими краткими замечаниями[82]. Швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр в своем «Курсе общей лингвистики», изданном посмертно в 1916 г., представил две идеи, которым суждено было получить широкое распространение и подвергаться надругательству и жаргонизации на протяжении 1960–1970-х годов: о языке как системе «различий» и о том, что существует или могла бы существовать «общая наука о знаках». Знак, как утверждал Соссюр, приобретает значение только в контексте других знаков, которые могли бы заменить его в предложении. Значение слова «горячий» следует понимать с точки зрения различия между «горячим» и «холодным». Некоторые пошли дальше, утверждая, что язык – не что иное, как система различий, где каждый знак обязан своим значением другим знакам, которые он исключает. В этом Соссюр нашел подтверждение тому представлению, что в языке нет «положительных элементов». Вместо этого язык есть бесконечный поток отрицаний, смысл которых заключается в том, что не высказано и не может быть высказано (ибо сделать это – значит лишь отослать к очередному скрытому отрицанию).

Жак Деррида пошел еще дальше, утверждая поэтому, что ни один знак ничего не значит сам по себе, в изоляции от других. Значение всегда находится в ожидании «другого» знака, который дополнит его своей противоположностью, но который никогда не получится зафиксировать. Значение никогда не присутствует, но всегда откладывается. Оно будто бежит по тексту, от знака к знаку, всегда исчезая, чуть только нам покажется, что мы настигли его. И если в определенном месте мы остановимся, сказав, что наконец-то обрели значение и вот теперь-то оно лежит перед нами, то это будет не более чем нашим решением, которое может быть политически обоснованным, но никоим образом не продиктованным самим текстом. Таким образом, двусмысленное существительное différence требуется понимать сразу в обоих своих смыслах – как различие и как отсрочку, что Деррида отразил в нарочито некорректном написании этой словоформы. Этот одурманивающий (и отравляющий) образчик нонсенса теперь прочно вошел в интеллектуальную историю, как ньютоновская механика или трансцендентальная дедукция Канта[83].