Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

В сугубо английской манере Уильямс привносит некоторые моральные детали, отсутствующие в теории гегемонии Грамши. Основная цель «Культуры и общества, 1780–1950» – определить практики, которые либо способствуют, либо мешают «подлинной демократии», обещающей освобождение рабочему классу. Уильямс стремится устранить из исследования культуры любой намек на элитарность или предположение о том, что культура – это ценность, доступная лишь немногим. В той степени, в которой культура определяет элиту, она не имеет ценности. В этом английский мыслитель, конечно, отличается от Грамши, который желал, пусть и неосознанно, заменить одну образованную элиту другой и поставить коммунистических интеллектуалов у руля. Уильямс не намеревался привести кого-либо к власти, а хотел изменить всю культуру так, чтобы она стала общим достоянием.

Больше всего вопросов вызывает понятие «подлинной демократии» Уильямса. По мнению Уильямса, под ней подразумевается настоящее товарищество между людьми [Ibid., p. 363], построенное по образцу «солидарности» прежнего рабочего класса, с ощущением общих надежд и тягот и необходимостью вместе противостоять злоупотреблениям и эксплуатации. Он считает капитализм, класс и привилегии врагами подобного сообщества и не устает предлагать отмену «частной собственности на средства производства».

Тем не менее, рассуждая дальше, Уильямс распространяет свои обвинения в адрес капитализма и частной собственности на всю этику христианской цивилизации. Он использует случайное высказывание Розы Люксембург, чтобы доказать: христианское милосердие – это «благотворительность потребления», тогда как социалистическое сострадание выражается в «благотворительности производства». Последнее предполагает «полюбовные отношения между людьми, которые по-настоящему работают и производят то, что в конечном счете, неважно в каких пропорциях, станет общим» [Williams, 1973, p. 43–44].

К этой мысли Уильямс возвращается с невероятной настойчивостью: капитализм, с его потребительской этикой, эксплуатацией, надменным безразличием к месту и людям, является великим растворителем сообщества. Настоящее товарищество требует «партиципаторной демократии». Она, в свою очередь, возможна только в том случае, если люди достигнут «равенства в существовании», без которого «борьба за демократию» ничего не значит [Williams, 1958, p. 322]. А равенство в существовании требует, чтобы мы демонтировали аппарат привилегий и классов.

Такое сочетание взглядов лежит в основе социализма, сложившегося непосредственно в Великобритании. Он сохранился в трудах Уильямса благодаря усилиям по сентиментализации, с помощью которых он скрывает от себя основные факты современной истории. Ибо, давайте скажем прямо, «потребительство» – вовсе не враг демократии, а ее экономическое выражение. Оно является неизбежным следствием рыночной экономики, будучи психологическим коррелятом того факта, что продукты производятся не только для употребления, но и для обмена. Производство товаров на продажу – это реальное положение эмансипированных рабочих, которые могут превратить свой труд в деньги и, следовательно, в товары, отличные от тех, которые они производят. Без этой способности они остаются либо зависимыми от труда других, либо привязанными к формам производства, которые существенно ограничивают их в возможностях. Сам рынок является выражением их свободного выбора – того, который они могут себе позволить в данных обстоятельствах. Этот механизм распределения работает полностью за счет добровольных сделок индивидов. Каждый из них добивается преимущества, упрашивая о договоренности тех, с кем ведет дела. «Суверенитет потребителя» – еще одно название этого повседневного «равенства в существовании», которое позволяет выбору отдельного человека влиять на итог общественного процесса. Результат не слишком поучительный, но итоги демократии редко такими бывают.

Здесь я набросал рассуждение, которое марксист отвергнет как «идеологическое», ответив, что существует «альтернатива», при которой подлинная демократия будет уживаться с «общественной собственностью», отсутствием рынка и производством для потребления, а не для обмена. Но как этого добиться? В особенности если отдавать себе отчет в наших ограниченных симпатиях, конечных ожиданиях, конкурентных мотивах и смертельных страхах? Этого нам никто никогда не рассказывает, и миф о «новом социалистическом человеке» – это просто способ уклониться от проблемы, как это делает Уильямс. Все известные социалистические и коммунистические системы не только сохраняли наемный труд, деньги, обмен и торговлю, но и обычно упраздняли доступные формы демократии. Более того, вмешиваясь в рыночный процесс, они создавали дефицит с сопутствующими черным рынком и системами привилегий. А это препятствовало непосредственно равенству в существовании, которое отстаивает Уильямс.