Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

В этих двух книгах Андерсон демонстрирует чрезвычайно широкий диапазон исторических познаний. Ни одному человеческому сообществу и ни одному историческому периоду, похоже, не удается избежать его внимания, и, хотя источники в основном вторичные, неизменно поражает тот факт, что среди них есть работы авторитетных авторов на французском, итальянском, немецком и русском, причем многие до сих пор не переведены на английский. И в самом деле, из этих работ многое можно почерпнуть как о содержании мировой истории, так и о приложении марксистской теории к ее объяснению. Андерсон пытается сделать для марксистского понимания истории то, что Шпенглер и Тойнби сделали для его «буржуазной» альтернативы: предложить единую морфологию, в которую могло бы вписаться все историческое развитие.

Насколько успешна эта попытка, зависит от того, как мы представляем себе правильную марксистскую историю. На сегодняшний день самопровозглашенная «марксистская» историография почти полностью посвящена задаче определения и описания «революционных» периодов, во время которых власть насильственным путем передается от одной фракции общества к другой. Более того, не каждый способ идентификации этих периодов можно считать марксистским, т. е. по-настоящему отвечающим материалистической теории революции, и показательно, что так называемые историки революции редко демонстрируют какую-либо реальную приверженность этой концепции.

Возьмем, например, Кристофера Хилла, чей анализ английской «революции» XVII в. почти полностью посвящен идеологии ее сторонников. Автор только мимолетно освещает выразившиеся в ней материальные конфликты[118]. И в самом деле смуту XVII в. нельзя объяснить с точки зрения конфликта между производительными силами и производственными отношениями. Противоречия были такими, какими казались на первый взгляд: идеологическими, политическими и личностными, а также экономическими. Сама идея «классовой борьбы» в данном случае выглядит абсолютно искусственной, поскольку противостоявшие группы с точки зрения даже самого догматического марксизма были фракциями внутри одного класса.

Андерсон ставит целью исправить этот недостаток марксистской историографии – почти «буржуазную» поглощенность идеологией, институтами и правом. Поэтому он принимает марксистскую терминологию, которая несет в себе желаемую интерпретацию. Низшие классы – это «производители», а высшие – «эксплуататоры»; экономический порядок – это «способ производства»; религия, закон и политика – это «надстройка»; экономическая деятельность состоит в «извлечении прибавочной стоимости» и т. д. Это означает полную приверженность теории истории Маркса, в том числе всему, что в ней спорно, например идеям эксплуатации и прибавочной стоимости наряду с различением между базисом и надстройкой. И что же получается в итоге?

На заключительных страницах «Родословной абсолютистского государства» мы читаем:

Капитализм – первый способ производства в истории, в котором средство по изъятию прибавочного продукта у непосредственного производителя является по форме «чисто» экономическим, трудовым контрактом – равным обменом между свободными агентами, ежечасно и ежедневно воспроизводящим неравенство и угнетение. Все иные предшествующие способы эксплуатации осуществлялись с помощью внеэкономических ограничений: были связаны с родом, традицией, религией, правом или политикой… «Надстройки» в виде родства, религии, права или государства с необходимостью входят в основополагающую структуру способа производства в докапиталистических общественных формациях… Следовательно, докапиталистические способы производства могут быть определены исключительно через их политические, юридические и идеологические надстройки [Anderson, 1974a, p. 403; Андерсон, 2010, с. 373].