Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Самый влиятельный последователь Бадью, Славой Жижек, выросший при относительно мягком режиме коммунистической Югославии, также как и Бадью, испытывает потребность игнорировать данные чувств и основывает непоколебимую веру в революцию на принципах столь абстрактных и темных, что, вероятно, ни одно эмпирическое наблюдение не способно поколебать их. Он по-своему использовал философию События Бадью[137] и солидаризировался с ним, открыто выражая приверженность «коммунистической гипотезе». Жижек не видит ничего плохого в матемах и нонсемах, выстраивающихся вокруг трона, а сталкиваясь с трудностями, добавляет собственных. Однако он смотрит и в сторону более ранних источников, подтверждающих ту мысль, что революция, которая невозможна эмпирически, именно по этой причине необходима трансцендентально. В результате непрекращающийся поток слов, образов, аргументов и отсылок от вопроса к вопросу, от спекуляции к спекуляции обходит любое реальное затруднение, которое обычный разум может поставить на его пути.

Справедливости ради, Жижек, которого на закате коммунизма окрестили «диссидентом» в родной Словении, является живым доказательством одного преимущества коммунистической системы перед ее западными соперниками: он очень хорошо образован. Со знанием дела он пишет об искусстве, литературе, кино и музыке. Его комментарии на злобу дня – будь то о президентских выборах в США или об исламском экстремизме на Ближнем Востоке – обычно интересные и нетривиальные. Марксизм Жижек усваивал не как представители эмансипированного праздного класса – чтобы пустить пыль в глаза, а для того, чтобы понять этот мир. Он глубоко изучил Гегеля и показал в двух наиболее основательных работах: «Возвышенном объекте идеологии» (1989) и первой части «Щекотливого субъекта» (1999) – как применить эти знания к анализу непростого мира, в котором мы живем. У Жижека нашли отклик гегелевские поэтика и метафизика, и он воспринял стремление немецкого философа к целостному видению, в котором бытие и ничто, утверждение и отрицание соотносятся и приходят к примирению.

Если бы он остался в Словении, а Словения осталась коммунистической, то Жижек не был бы сейчас такой занозой. В самом деле, даже в отсутствие более серьезных причин пожалеть о крахе коммунизма в Восточной Европе одного высвобождения этого мыслителя в западный академический мир достаточно. Используя лакановский психоанализ как трансцендентальное основание для новой социалистической философии, Жижек достигает небывалого уровня экзальтации в сравнении с предшественниками. Его гладкий стиль и стремление учесть все обстоятельства периодически позволяют заподозрить наличие убедительной аргументации. В отличие от Бадью, текст произведений Жижека читается легко. Создается полное впечатление того, что у автора с читателем общее дело – достижение понимания. В то же время он подолгу не останавливается на странных утверждениях, которые на первый взгляд могут показаться простыми описками, но, наталкиваясь на которые, читатель со временем понимает: именно в этих отрывках и заключен подлинный авторский посыл.

Некоторое представление о стиле Жижека дает список тем, затронутых им на трех идущих подряд страницах, более или менее случайно выбранных из его захватывающей книги «В защиту проигранных дел»: Туринская плащаница, Коран и научное мировоззрение, дао физики, секулярный гуманизм, лакановская теория отцовства, истина в политике, капитализм и наука, Гегель об искусстве и о религии, постмодерн и конец метанарративов, лакановское понятие Реального, психоанализ и современность, модернизация и культура, «Сверх-Я» и его отношение к фундаментализму, солипсизм и киберпространство, мастурбация, Гегель и объективный дух, прагматизм Ричарда Рорти, а также: есть ли большой Другой или его нет?

Пулеметная трескотня тем и концептов позволяет Жижеку легко вкраплять между ними ядовитые пилюли, которые читатель, кивая в такт ритму прозы, легко может проглотить незамеченными. Получается, что нам следует не «отвергать террор in toto[138], а пере-изобрести его» [Žižek, 2014, p. 7]. Мы должны осознать, что проблема как Гитлера, так и Сталина в том, что они «не были достаточно жестоки» [Ibid., p. 151, 152]. Нам следует принять «космическую перспективу» Мао и прочитать «культурную революцию» как положительное Событие [Ibid., p. 175]. Вместо того чтобы критиковать сталинизм за аморальность, нужно похвалить его за гуманность, поскольку он спас советский эксперимент от «биополитики». Кроме того, сталинизм не аморальный, а слишком этичный, поскольку он полагается на фигуру большого Другого. А это, как известно всем последователям Лакана, есть изначальная ошибка моралиста [Ibid., p. 224]. Мы должны также осознать, что «диктатура пролетариата» – это «единственный правильный выбор сегодня» [Žižek, 2007, p. xxvii].