Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Защита Жижеком террора и насилия, его призыв к созданию новой партии, организованной на принципах ленинизма [Žižek, 2004, p. 297], восхваление «культурной революции» Мао, несмотря на тысячи смертей, в том числе и за то, что в ней отчасти выражается смысл политики действия, – все это могло бы послужить дискредитации Жижека среди более умеренных читателей левых убеждений. Но этому препятствует тот факт, что никогда нельзя понять, всерьез это он или нет. Может быть, он глумится не только над собой и своими читателями, но и над академическим истеблишментом, который всерьез может включать Жижека, наравне с Кантом и Гегелем, в учебные курсы по философии или четвертый год выпускать Journal of Žižek Studies. А возможно, он подбивает нас на каникулы для ума, насмехаясь над идиотами, полагающими, будто с мышлением нужно что-то делать, а не избавляться от него:

Но здесь нужно избежать фатальной ловушки понимания субъекта как акта, жеста, который вмешивается позднее, чтобы заполнить онтологический разрыв, и настоять на непреодолимом порочном круге субъективности: «рана может быть исцелена только копьем, которое ее нанесло», т. е. «субъект» суть сам разрыв, заполняемый жестом субъективации (который, по Лакло, устанавливает новую гегемонию; который, у Рансьера, дает голос «части, которая не является частью»; который, у Бадью, заявляет о верности Событию-Истине; и т. д.). Короче говоря, лакановский ответ на вопрос, который ставят (и на который отрицательно отвечают) такие разные философы, как Альтюссер, Деррида и Бадью, – «Можно ли разрыв, зияние, Пустоту, которая предшествует жесту субъективации, все еще называть “субъектом”?» – это утвердительное «Да!»: субъект – это одновременно онтологический разрыв («мировая ночь», безумие радикального самоустранения) и жест субъективации, который благодаря короткому замыканию между Всеобщим и Особенным исцеляет рану этого разрыва (говоря лакановским языком, жест Господина, который устанавливает «новую гармонию»). «Субъективность» – название этой непреодолимой циркулярности, власти, которая не борется с внешней силой сопротивления (скажем, инерцией данного субстанциального порядка), а не препятствие, которым, в конечном итоге, «является» сам субъект. Иными словами, сама попытка субъекта заполнить разрыв ретроактивно поддерживает и создает этот разрыв [Žižek, 1999, p. 158–159; Жижек, 2014, с. 220–221].

Обратите внимание на выделенное курсивом, хотя и не более ясное, чем прочие, длинное предложение, возникающее посреди логореи: как будто Жижек делает вывод, прежде чем торжествующе приняться за следующую недоделанную концепцию.

Этот отрывок – часть вклада, внесенного Жижеком в лакановскую теорию субъективации (если это вообще теория), действие которой мы уже имели возможность наблюдать в философии Бадью. Но главная его цель – донести до читателя, что все когда-либо сказанное другими поставщиками модного нонсенса есть и у Жижека. Так что все истины, прозрения и полезные нонсемы вливаются в неудержимый поток всепоглощающей негативности. Текст работает как приглашение: читателю остается погрузиться в эту реку, чтобы отмыться от рациональной аргументации и насладиться наконец свежими водами разума, увлекающими его от темы к теме, от места к месту, неостановимые никакими реалиями. И неизменно в левом направлении.