Душа за работой: от отчуждения к автономии

В третьем определении, а именно оно наилучшим образом характеризует феноменологию дискомфорта в сфере нематериального труда, мы вправе усмотреть эффект развеществления. Мы имеем в виду невозможность прикоснуться к предмету (невозможность социальную, лингвистическую, психологическую и эмоциональную); исчезает всякая возможность отелеснивания, всякая возможность наслаждаться присутствием другого как реально присутствующего материального объекта. Слово «овеществление» означает трансформацию времени человеческого бытия в вещь, устранение души, раздушевление, оно становится следствием отслоения умственных функций от собственно трудовых с последующей абсолютной зависимостью неодушевлённого тела от мира вещей. Под «развеществлением» мы понимаем противоположный феномен: трудности, которые испытывает одно одушевлённое тело при попытке доступа к другому одушевлённому телу; патогенную разобщённость между когнитивными функциями и материальной социабельностью.

В пустыне языка

Понятия «отчуждение» и «некоммуникабельность» получили столь широкое распространение в европейском критическом дискурсе 1960-х годов, что превратились едва ли не в примету своего времени подобно тому, как понятия «глобализация» и «виртуальность» могут считаться приметой нашего времени. Не хотелось бы иметь ничего общего ни с расхожим манипулированием этими понятиями, пи, с другой стороны, с сугубо философской (антигуманистической по своей сути) расправой над всей сложной концептуальной инфраструктурой, возведённой вокруг слова «отчуждение». Вместо этого надлежит выявить истинный смысл, специфику, исторические особенности данных понятий, чтобы уяснить себе, что же именно из тогдашнего культурного контекста они в себя вобрали; чтобы уяснить себе, что же именно они могут сегодня вобрать из новой (да полноте, столь ли уж новой?) реальности эпохи глобальной в заимосвязанности.

Моника Витти и Ричард Харрис в фильме Микеланжело Антониони «Красная пустыня» (1964)

В своём фильме «Красная пустыня» (1964) Микеланджело Антониони уловил импульсы, исходившие как от изобразительного искусства, так и от «нового романа», и удачно передал при помощи специально раскрашенных задников, вульгарных интерьеров и унылых индустриальных пейзажей тот особый экзистенциальный мир, где полностью утрачиваются теплота и непосредственность человеческих взаимоотношений. Возникающий в отношениях супругов разлад, побег Джулианы и все соответствующие перипетии – просто повод для констатации дискомфорта любых человеческих взаимоотношений, и в первую очередь отношений с самим собой. Речь идёт о том самом кризисе, который переживала тогда итальянская буржуазия и который подготовил атмосферу, породившую бунт 1968 года. Бунт этот стал моментом освобождения, благодаря ему холодность частных отношений сменилась сердечностью отношений в коллективе. Именно Антониони удалось наилучшим образом воссоздать этот переход, который затрагивает не только культуру и политику, но в первую очередь чувствительность, качество эмоций. Ориентация на пластические опыты поп-арта позволила Антониони при помощи цвета запечатлеть стирание тонких оттенков, превращение индустриального колорита в повседневную гамму, а также постепенную трансформацию системы эмоциональных связей, её разрежение вплоть до превращения в символическую «пустыню».

Биби Андерссон (вверху) и Лив Ульман (с. 153) в фильме Ингмара Бергмана «Персона» (1966)

В фильме Антониони чередование полной тишины и монотонных производственных шумов формирует пустыню языка. Нечто сходное можно наблюдать и в картине Ингмара Бергмана «Персона» (1966), хотя её автор преследовал совершенно иные цели. Фильму свойственны резкая, подчас слепящая контрастность чёрно-белого изображения и крайне замедленный ритм. Разреженность коммуникации представлена здесь как стилистический ключ к тогдашним умонастроениям, всё более нагнетавшимся в 1960-е годы вплоть до того момента, когда порыв свежего ветра (сердечности и эротизма) студенческих революций изменил общую картину. Не следует интерпретировать молчание и афазию в «Персоне» лишь как примету индивидуальной психопатии, это знак исторически и социально обусловленной некоммуникабельности. Молчание, запечатленные в фильме залитые солнцем пляжи курортного городка становятся метафорой пустоты, трансформирующейся в одиночество и в непреодолимую разобщённость тел.