Душа за работой: от отчуждения к автономии

Отчуждение души от тела (идеалистический гуманизм усматривал в подобном явлении величайшее зло) в конечном итоге предстаёт как потенциальный источник энергии. Процесс созидания осознанного человеческого сообщества, основанного на принципах свободы, эроса и солидарности, может начаться лишь в том случае, когда отчуждение переходит в резкую чужеродность, когда одушевлённое тело признаёт свою чуждость интересам капитала; когда, наконец, человек вновь обретает свою психическую и интеллектуальную целостность, отказывается подчиниться принципам вознаграждённого труда.

Сама возможность взбунтоваться против порабощения тела определялась отделённостью души от труда: язык, человеческие отношения, мышление, вся совокупность когнитивных действий и эмоциональных возможностей, все перечисленные явления оставались вне трудового процесса, а следовательно, могли свободно развиваться лишь в условиях порабощения тела. Мозг рабочего, вынужденного воспроизводить одни и те же движения у конвейера, мог работать самостоятельно, по меньшей мере до тех пор, пока ему это позволял запас сил, пока не одерживали верх усталость и уныние.

Клерки одной из финансовых корпораций. США. Ок. 1937.

Фотостудия Harris & Ewing

Офисные служащие за работой. 2015

И несмотря на грохот механизмов всё-таки была возможность перекинуться парой слов, наметить пути к протесту.

Однако на следующей, семиотической стадии развития капитализма в трудовой процесс втянута и душа. В этом и заключается сама суть постиндустриальной трансформации общества, той самой трансформации, свидетелями которой мы оказались в последние десятилетия XX века. По ходу этой трансформации философы переосмыслили интересующую нас проблематику, слово «отчуждение», начиная с 1970-х годов, исчезло из философского лексикона, так же как и историцистский, гуманистический контекст, в рамках которого это понятие приобрело определённый смысл.

В философии по структурализма понятие «инаковости» оказалось переосмыслено с учётом новых контекстуальных параметров. Гегелевско-марксистский аналитический инструментарий уступил место таким категориям, как «желание», «дисциплинированна», «контрольные устройства», «биополитика». Проблема складывания властных структур и независимых социальных субъектов была переформулирована в совершенно новых терминах.

Далее мне хотелось бы углубить указанную проблематику, отталкиваясь от рефлексии по поводу некоторых вопросов, которые были поставлены в последние десятилетия XX века мыслителями, разрабатывавшими темы «вожделеющего тела» и «дисциплинированного тела». И в этой связи первым делом приходят на ум имена Мишеля Фуко, Жиля Делёза и Феликса Гваттари, а также имя Жана-Франсуа Лиотара. Кроме того, не могу не назвать ещё одного мыслителя, который в изменяющемся контексте эпохи несколько иначе трактовал данную проблематику, сосредоточив внимание на понятиях «симуляция», «взрыв» и «катастрофа». Имеется в виду Жан Бодрийяр, в 1970-х годах бросивший вызов апологетам желания. В тот период их полемика находилась на периферии философских дискуссий, однако ныне она невероятно актуальна, коль скоро её ядро чрезвычайно насыщено смыслами и импликациями.

По ходу реконструкции позиций каждого из указанных мыслителей я постараюсь расширить горизонт анализа, включив в него те культурные и художественные феномены, которые в последние десятилетия отразили тематику дискомфорта, страдания, инаковости и отчуждения.

Желание как иллюзия

В буддистской философии роль желания принижена, ведь оно есть источник «майи», иллюзии, которая струится, принимая при этом форму мира. Но и стоики понимали, что

главной задачей философа является необходимость положить конец отношениям зависимости человека от потока эмоций и желаний.

Мы, безусловно, платим дань тому высшему знанию, которому удаётся вырваться из плена «майи» и положить конец зависимости от всевластия страстей. Поток желания это источник иллюзии, а конечная цель познания – выбраться из этого потока. При всём том мы должны понимать, что эта иллюзия есть всё, что нас окружает: история, город, влюблённость, существование; это игра, в которую мы все играем, хотя и чётко осознаём, что это всего лишь игра. Одновременно с поиском способов увильнуть от потока «майи» мы пытаемся разобраться в этом потоке, пытаемся уяснить себе его смысл, с тем чтобы потом вежливо проводить его к премудрому выходу [esito di saggezza][6].

Мало признать, что светский опыт представляет собой эманацию психического потока, источник которого укрыт в нашем рассудке; мало признать, что социальная реальность есть локус психо динамического пересечения бесчисленного множества ментальных отклонений. И даже глубоко осознав эту хрестоматийную мудрость, мы всё-таки должны считаться с эффектом иллюзии, с тем самым эффектом, что мы зовём реальностью.