Душа за работой: от отчуждения к автономии

Именно в цифровом репродуцировании симуляторный потенциал языка достигает своего апогея. Благодаря цифровым технологиям становится возможным бесконечное воспроизведение знака. Знак обращается в вирус, уничтожающий реальность своего референта. Очень скоро этот процесс репродуцирования знака без сохранения его значения приводит к эффекту, который Бодрийяр именует «пустыней реальности».

Америка представляет собой гигантскую голограмму в том смысле, что информация о целом содержится в каждом из её элементов. Возьмите крошечную стоянку в пустыне, любую улицу любого городка Среднего Запада, парковку, любой калифорнийский дом, Бургеркинг или «Студебеккер» – и перед вами вся Америка юга, севера, востока и запада⁶⁶.

Понятие «симуляция» вносит новую перспективу в философский дискурс. Эту перспективу можно охарактеризовать как исчезновение реальности. Будучи изъятым из сферы алфавитной последовательности и спроецированным на область видеоэлектронной репликации, знак начинает безгранично разрастаться; при этом возникает вторая, синтетическая реальность, поглощающая первичную реальность тела и природы.

В представлении Бодрийяра Америка выглядит совершенно иначе, чем её увидели ранее Делёз и Гваттари. Не средоточие бесконечной энергии, не изобилие постоянно реактивируемых шизознаков, но гаснущий мир, где реальную жизнь замещает обряженный и набальзамированный труп реальности. Добро пожаловать в пустыню реальности! Что же касается шизофрении, то Бодрийяр трактует её совсем не так, как это делал в своём шизоанализе Феликс Гваттари (с его апологией креативности). У Бодрийяра шизофрения ассоциируется не с креативным изобилием, а с террором.

Я говорю обо всём этом вовсе не затем, чтобы выяснить, кто прав, а кто виноват. Небольшая группа страждущих, утверждающих, что шизофреник наделён творческим потенциалом? Или же одинокий очарованный странник, запечатлевающий на плёнку безмолвную пустыню не существующей более реальности?

Речь сейчас не о том, чтобы изложить аргументы той и другой стороны, а о том, чтобы реконструировать развивавшийся в последние десятилетия XX века процесс, используя при этом понятия, которые способны не только описывать, но и преобразовывать (не мир в целом, а только лишь отношение между сингулярностью и проекциями этого мира).

Полемика между Бодрийяром и Фуко

В середине 1970-х годов территория философии оказалась расчищенной от наследия Гегеля. Философы отказались от понятия «отчуждение», поскольку в общественной практике «отчуждение» обратилось в «чуждость». Воспроизводимость рутинных производственных процессов сменилась отказом от работы и саботажем; одиночество работника конвейера сменилось самоорганизацией индивидов и сплочением мятежных масс. В 1970-х годах восставало тело, позабыв о душе. Тела вновь обретали отведённое им изначально пространство. На одном из феминистских плакатов, которые можно было увидеть в 1977 году на улицах Болоньи, значилось: «Душа темница тела». Именно тогда были начертаны, выкрикнуты и изложены мысли, которым предстояло сделаться пророческими.

В тот период проблему субъективности стали рассматривать под новым углом зрения. Теперь речь шла не о Субъекте (upokeimenos), которому предстоит довести до логического конца истину Истории, но об отдельном индивиде, который встречается с другими проявлениями сингулярности. Актант истории (отдельно взятых историй) отныне не вписан ни в какую структуру, ему нет нужды соблюдать какую бы то ни было готовую канву, разыгрывать какой бы то ни было сценарий.

В середине 1970-х годов во Франции развернулась философская полемика вокруг тех проблем, которые после обрушения диалектики так и не были решены (и выказали свою неопределённость и волатильность). Речь идёт о формировании субъекта и формировании власти.

По ходу этой полемики Бодрийяру пришлось противостоять как авторам «Анти-Эдипа», так и Мишелю Фуко. Хотя указанная полемика стала этапным для развития современной философии событием, однако во многом она до сих пор ещё не изучена. Со стороны Делёза, Гваттари и Фуко, а также со стороны их последователей (среди которых числится и ваш покорный слуга) неизменно наблюдались сдержанность и нежелание вступать в открытую полемику с охочим до споров Бодрийяром, как если бы речь шла об одной из тех парижских интеллектуальных стычек, в которых лучше не принимать участия.

Однако сегодня, по прошествии четырёх десятков лет, мне кажется необходимым откровенно поведать об этой полемике, ведь в её рамках родились некоторые идеи, которые могли бы сегодня пригодиться для выработки нового мировоззренческого синтеза.