Душа за работой: от отчуждения к автономии

Из-за чего, собственно, разгорелся весь сыр-бор? После публикации самого значительного из своих трудов «Символический обмен и смерть» Бодрийяр в 1977 году выпустил небольшую книжку под названием «Забыть Фуко». Здесь опровергается выстроенная Фуко теория власти, причём в намерения автора входило сосредоточить огонь критики на самом понятии «желание», а также на «молекулярной» теории Делёза – Гваттари.

Импульсом к написанию эссе «Забыть Фуко» становится анализ книги «Надзирать и наказывать». Бодрийяр опровергает центральный тезис этого сочинения Фуко, а вместе с тем и всего осуществлённого им анализа генеалогии современной власти как репрессивного дисциплинированна телесности:

Можно было бы много сказать о главном тезисе книги: подавления секса никогда не существовало, а напротив, существовало предписание о нём говорить, высказываться, существовало принуждение к признанию, к выражению, к производству секса. Подавление – это только западня, только алиби, которое скрывает то, что всей культуре предписан сексуальный императив⁶⁷.

Прямого ответа на критику Бодрийяра со стороны Фуко не последовало. Однако мне хотелось бы высказать следующий тезис: по ходу дальнейшего развития теории Фуко указанные замечания были им учтены прямо или косвенно, открыто или исподволь. Возможно, замечания Бодрийяра и были отчасти справедливы, однако он неверно толковал сокровенный смысл философии желания. Бодрийяр дезавуирует сформулированное Фуко понимание генеалогии власти, имея в виду подвергнуть критике все распространённые в тот период теории, которые основывали социальный дискурс на экономике либидо и экспрессивности желания.

Можно только поражаться совпадению этой новой концепции власти с новой концепцией желания, предложенной Делёзом или Лиотаром: не нехватка или запрет, а диспозитив, позитивное рассеивание потоков или интенсивностей. <…> Микрожелание (власти) и микрополитика (желания) буквально совпадают в механистических границах либидо, стоит только низвести их на микроуровень⁶⁸.

Во всём ли справедлива та критика, которую Бодрийяр адресует теории желания? Возможно, и не во всём, ведь Бодрийяр неоднократно представляет желание как некую силу, в то время как желание это поле (о чём уже говорилось выше). Однако нельзя сказать, что заблуждение Бодрийяра ничем не мотивировано: философия Делёза и Гваттари, Лиотара, Фуко изначально двусмысленна. Это особенно очевидно в их теории массовой культуры, которая в интересующий нас период занимала важное место у авторов философии желания. На её основе была выработана практическая критика позднесовременных и позднеиндустриальных властных структур.

Однако в наши дни данная форма власти пришла к своему концу, и мы стоим на пороге перехода в новое измерение. Капитализм обращается в шизокапитализм; ускорение, приданное общественной экспрессивности благодаря желанию, оказывается подчинено механизму капитала в тот самый момент, когда механизм этот обращается в постмеханизм, в цифровой механизм. Прыжок из царства механики в царство цифры, из царства репродуцирования в царство симуляции означает в то же время переход от очерченной определёнными границами власти к власти вирусного типа.

Как было пророчески предсказано в книге «Анти-Эдип», ускорение становится способом преодоления времени капитала. В революционном 1968 году мы кричали: «Беги, товарищ, старый мир несётся за тобой по пятам»⁶⁹. Так оно и было до тех пор, пока скорость капитала совпадала со скоростью работы конвейера, железной дороги или печатного станка. Но начиная с того момента, когда микроэлектронные технологии предоставили в распоряжение капитала абсолютную скорость, ускорение стало площадкой гиперэксплуатации.

Хотелось бы подчеркнуть, что речь здесь не идёт о чистой метафоре. Вспомните о борьбе рабочего класса. Пока что баталии разворачивались на территории фабрики, осуществляемое рабочими ускорение коммуникации и политической борьбы вынуждало хозяина пребывать на оборонительных позициях; контролирующие структуры оказывались беспомощны. Благодаря тому обстоятельству, что революционные лозунги мятежных рабочих с большой скоростью распространялись на другие фабрики да и целые рабочие районы, борьба приобретала всеобщий характер.