Душегуб. История серийного убийцы Михасевича

Я резался четыре раза. Это распространенный способ сказать, что тебя не сломали: порезать себя самому. Помню, врач пришел и наложил скобки на рану, а потом я остался лежать. На столе хлеб. Я ж тогда на голодовке был семь дней. Вижу, огромная крыса[7] ползет к хлебу, но залезть не может. Пришлось в нее бинтом бросить. Она его схватила и убежала. Охранник потом подошел, сказал в шутку, что думал, она сожрет меня.

Валерий Ковалев

Так продолжалось день за днем. Администрация пыталась его сломать, то отправляя в карцер, то лишая свиданий с женой, то заставляя его с только что зашитыми ранами работать на строительстве нового барака. Чем больше его пытались сломать, тем чаще он писал жалобы, тем ожесточеннее конфликтовал с администрацией. Для него каждый сотрудник колонии превратился во врага, садиста и палача. Конечно, не все было так плохо. Большинство сотрудников колонии не испытывали ни малейшей ненависти к заключенным. Видя ожесточенного и громкого Ковалева, они понимали, что все дело в его молодости. Многие даже уважали его за эту несгибаемость и помогали то с едой, то с передачами.

Так прошла целая жизнь. Он отсидел двенадцать лет, а вскоре его должны были перевести в другую колонию, в которой ему предстояло пробыть еще семь лет за систематическое нарушение режима колонии.

* * *

1984–1985 гг. Деревня Солоники. Витебская область

Когда ребенок видит, что родителям до него нет никакого дела, он обычно начинает нарушать правила. Если не помогает, то начинает бить сверстников или воровать. Тогда-то уж на него обратят внимание. Люди взрослеют. Совершают уже другие поступки, но мотив остается прежним. И все так же их не замечают.

Чуть ли не каждый месяц где-то в окрестностях Полоцка обнаруживали новый труп задушенной женщины, но никому не было до этого дела. Милиция находила все новых «виновных» по делу. Ими оказывались какие-то ничтожные, никому не нужные люди, которым нечего было сказать. Никто так и не обратил на него внимания. По меньшей мере пятеро девушек отбились от него и успели выскочить из машины. Они видели его в лицо, но он даже не подумал за ними бежать. Все они могли дать описание внешности, опознать его. Пару раз даже опознавали… и переходили на другую сторону улицы. Он написал письмо, которым хотел все объяснить и обо всем рассказать, но это тоже никого не заинтересовало.

Жена объявила ему о том, что собирается уйти от него, а он ничего с этим не мог поделать. Он даже ничего не смог сказать. В горле появился ком, и он смог только улыбнуться и сказать что-то нечленораздельное. Постепенно он начал бояться выходить на улицу. Открытое пространство стало пугать его. Оно ассоциировалось у него с «охотой», на которой нужно каждую секунду следить за тем, чтобы его никто не увидел. Теперь это же он чувствовал всякий раз, когда оказывался на улице. Еще больше он боялся себя. В такие моменты он уже непроизвольно начинал выискивать глазами женщин, которых можно было бы задушить. По дороге на работу он встречал только знакомых, родственников или жен друзей. Никого из них он не хотел убивать. Этого он боялся больше всего. Причинить боль кому-то из знакомых, живых людей ему казалось аморальным и кощунственным. Те девушки, которых он встречал в лесу, не были для него людьми. Он не знал их имени, не знал, что их волнует, о чем они мечтают. Важно было заставить их замолчать, услышать то, как последний воздух покидает их легкие, понять, что они больше никогда не засмеются своим отвратительным девичьим смехом.

Единственной, кто по-настоящему делал его счастливым, была дочь. Первого сентября 1985 года Лена пошла в пятый класс. Она была горда тем, что с отличием окончила начальные классы. Как и все девочки ее возраста, она очень волновалась за хорошие оценки. Пятого сентября 1985 года Геннадий Михасевич пошел встречать дочь и сына из школы. Он собирался съездить с ними в Полоцк, чтобы купить что-то для школы в центральном универмаге города.

В толпе детей, выходящих из школы, он их не заметил. Геннадий постоял перед входом еще какое-то время, поздоровался с парой других родителей, которые пришли сюда забирать своих детей, а затем решил обойти здание. Он заметил мелькнувшую за углом бойлерной знакомую голову с двумя аккуратно заплетенными косами почти сразу, но не окликнул. Всякий раз, когда от него требовалось повысить голос, что-то ему мешало, как будто в этот момент у него отнималась способность издавать звуки. Это проявлялось не только в стрессовых ситуациях, но и в таких, как сейчас.