Души

Джимуль. Это было превосходное итальянское вино. Кроме того, мы были толстые, в нас все исчезало без следа. А куда теперь это из меня денется?

Гавриэль. Сюда, сюда, сюда…

Он дотрагивается до разных мест у меня на теле. Мы снова смеемся, и он наливает.

Джимуль. Несколько дней назад я нашла доказательство того, что я перевоплощалась.

Гавриэль. Да, какое же?

Джимуль. Я могу щекотать сама себя.

Гавриэль. Каждый может, разве не так?

Джимуль. Ты можешь себя пощекотать, но тебе не будет щекотно.

Гавриэль со всей серьезностью производит опыт. Он медленно, как свойственно пьяным, поднимает руку и щекочет у себя под мышкой, под подбородком, стопу.

Джимуль. Видишь? Человек не может щекоткой довести себя до смеха, до слез, как может защекотать другого человека. А я могу, потому что я – это несколько человек в одном теле.

Я щекочу себя и смеюсь. Потому что это Джимуль щекочет Гедалью. Хотя Гедалья толстый, его трудно щекотать. Нo Джимуль, верно, щекочет Геца, тот маленький, а малые дети любят, когда их щекочут. Хотя и им щекотка доставляет страдание. Гавриэль все еще возится, пытаясь пощекотать себя, и разражается смехом. Я принимаю серьезный вид.

Джимуль. Ладно, иди уже. Довольно я тебя задержала.

Гавриэль. Что это вдруг?

Джимуль. Ты остаешься со мной только потому, что пьян.

Гавриэль. …

Джимуль. Иди, прошу тебя, иди.

Гавриэль. …

Джимуль. Ну что ты встал, будто субботняя свеча?.. Я тебе больше ничего не говорю, не задаю вопросов. Я не держу тебя, уходи.

Гавриэль. Ладно, я ухожу.

Джимуль. Уходишь?

Гавриэль. Да, вот, уже иду.

Мы стоим друг против друга.

Гавриэль. Вот, открываю дверь…

Его рука протягивается к монисту из монет и бусин на моей груди и крадется к разрезу платья.

Гавриэль. Вот, спускаюсь по ступеням.

Его пальцы ползут меж грудей к моему животу, большой палец проникает в мой пупок.

Гавриэль. Спускаюсь, еще спускаюсь…

Джимуль. Я так понимаю, ты идешь в синагогу Ибн-Данан? Так на выход, попрошу на выход. Закрыто сейчас.

Извлекаю его руку из своего платья.

Гавриэль. Как это закрыто? Синагога – закрыта? А если мне хочется немного помолиться?..

Джимуль. Дневная молитва давно закончилась, а время вечерней еще не пришло… Марш домой, к жене и детям.

Гавриэль. Нет-нет-нет, с ними все в полном порядке, чтоб они были здоровы. Я человек верующий, подожду, пока откроют, не хочу пропустить молитву. А пока загляну к торговцу пряностями…

Он прижимается лицом к моим волосам и притягивает меня к себе.

Гавриэль. Заверну на улицу Вышивальщиков посмотреть ткани…

Щупает мое платье, легко касаясь моей груди руками.

Джимуль. Господин, вы или покупаете, или уходите. Это дорогой товар: коснулся – плати!

Гавриэль. Задержусь-ка я на улице Дахаб у золотых дел мастеров. О, какие драгоценные камни, красные, так и сверкают.

Бог свидетель, я отпускала его. Он сам у меня застрял! Сам!

Гавриэль. Обернусь на секунду назад, к… ну, ты знаешь, к задним вратам султанского дворца…

Пытается развернуть меня, но я не даюсь.

Джимуль. Вот так путешествие. Как бы у тебя ноги не разболелись… прямо Марко Поло!

Я отстраняю его от себя, и тогда он, со своей наполовину остриженной головой, выпаливает во весь голос.

Гавриэль. Хойа…

Я плачу ему той же монетой.

Джимуль. Хти…

Брат мой, так он зовет меня. Сестра моя, отвечаю я ему.

Взгляни на нас, Господи. Ведь мы всегда пред твоими очами. Ведь длань твоя на всем, и на нас тоже. И то, что мы делаем, – верно, ведь верно? Это должно быть верно, ибо только когда Гавриэль во мне, вина оставляет меня. Я чувствую, что завязана в узле, – по крайней мере, в узле наших душ.

Джимуль. Ты мое очищение, Гавриэль.

Гавриэль. Ты мое прегрешение, о Джимуль.

Он прижимает губы чуть пониже мочки моего уха и шепчет.

Гавриэль. Прав был тот, кто сказал, что “око и сердце – вот сводники, ввергающие человека в грех”. В конце концов ты еще обретешь свое место в вышних мирах, а я по твоей вине вернусь сюда.

Джимуль. Око и сердце – ничто, только органы в теле, а тело – также ничто. Есть лишь душа.

В то время никто еще не говорил о законе тяготения, но некая незримая длань притянула оба наши тела к полу.

Джимуль. Ты всю душу мне вымочил, Гавриэль, гляди, из-за тебя с нее так и капает.

Гавриэль. Секунду, пардон, совсем из головы вылетело… Может, тебе нельзя… Ты же беременна.

Джимуль. Это значит только, что ты можешь остаться во мне.

Мы еще немного барахтаемся. Очки спадают с его носа. Натыкаемся на стол, и бутылка махии опрокидывается. Прозрачная жидкость стекает на пол.

Джимуль. Смотри, Большой канал в Венеции.

Гавриэль. Не-а, это наш ручеек в Хорбице.

Мы немного катаемся по полу и начинаем раздевать друг друга. Словно две змеи при линьке, одна с другой снимающие отжившую кожу. Будь у нас застежка-молния, мы бы и настоящую кожу друг с друга содрали.

Я придвигаю к нему свое темно-бронзовое тело. Мои груди тяжелы, сосцы затвердели, как сушеные сливы. Будучи Гедальей, как я мечтала коснуться персей, не высеченных в мраморе, и вот мои собственные груди словно мраморные, но я не сажусь и не трогаю себя, ибо меня влечет как раз то, что свисает у Гавриэля между ног.