Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Уже готовясь к вынужденному отъезду во Францию в январе 1791 г., он пишет обвинительную речь против Буттафоко, являвшуюся в то же время панегириком Паоли. Естественно, что в общем хоре негодующих паолистов она практически потерялась. Оскорбителю их вождя было много желающих нанести ответный удар и без него. Буттафоко напомнили о предательстве, когда во время дипломатической миссии, выполняемой им по поручению Паоли, он по собственному почину предложил Шуазелю присоединить Корсику к Франции. В то время как 2 августа 1790 г. на улицах Аяччо жители сжигали его чучела, выборщики Ореццо приняли решение о делегировании в Учредительное собрание двух депутатов, Джентиле и Поццо ди Борго, для разъяснения позиции патриотов, и общем требовании лишить клеветника мандата.

Но Собрание справилось и без них, хватило выступлений Мирабо и Саличетти, чтобы обоих роялистов – делегатов от Корсики – лишили их полномочий. (Однако выступление Буттафоко и приведенные в нем факты обратило на себя внимание Саличетти. Официально он, конечно, выступил с осуждением, но как человек, знающий и понимающий своих сограждан и чувствующий ситуацию, в глубине души он разделял его опасения и уже начал готовиться к будущей конфронтации с генералом.) Вы думаете, все это остановило Наполеоне? Наоборот!

Третий этап службы. Февраль 1791 г. – сентябрь 1791 г. Оксонн и Валанс

Вернувшись в Оксонн, Буонопарте из политического корсиканского пекла опять попадает в череду повседневных дежурных будней. Но ситуация в полку резко изменилась: было хорошо заметно возникшее напряжение революционно-патриотических солдат и аристократических офицеров. И когда Наполеоне в оправдание своих очередных опозданий принес полковнику Лансу различные свидетельства, подтверждающие его участие в действиях в поддержку Революции на Корсике, то его, мягко говоря, не поняли. Даже сочиненный им вариант о том, что он пытался вернуться вовремя, но штормовое море дважды выбрасывало их корабль на берег, вызвал у полковника улыбку, но в итоге был принят. Но Наполеоне такие мелочи не волновали, он, как одержимый, бросает все силы и личные средства на печатание своего письма «От г. Буонапарте к г. Буттафоко», а добившись этого, к 15 марта (пешком до типографии ходил в Дофинэ – 8 часов туда и обратно) отправляет большую часть брошюр лично Паоли. Обратите внимание на пафос ее заключительной тирады: «О, Ламет! О, Робеспьер! О, Петион! О, Вольней! О, Мирабо! О, Барнев! О, Бальи! О, Лафайет! Этот человек осмеливается сидеть рядом с вами! Обагренный кровью братьев, запятнанный бесчисленными преступлениями, он осмеливается называть себя представителем нации, он, продавший ее». (Таков стиль большинства его сочинений этого периода. Пафос и эмоции доминируют.)

Делает вид, что между ними ничего не произошло, и просит прислать ему материалы по истории Корсики, о существовании которых у Паоли ему было известно, ссылаясь на их важность для окончания своего третьего «Lettre sur la Corse». Ответ Паоли очень холоден. В отношении памфлета смысл его абсолютно понятен: «Не трудитесь открывать клеветы этого человека, они общеизвестны – предоставьте его общественному презрению». И одновременно пишет Жозефу: «Получил брошюру вашего брата, которая вызвала бы интерес, будь она менее многословной и более беспристрастной». Ну и сухой отказ на просьбу об исторических документах, с формальной ссылкой на недостаток времени. И очень интересно его завершение: «Да и вообще, в молодые годы историю писать не годится. Позвольте мне порекомендовать вам последовать советам аббата Рейналя». Был ли он в курсе совсем иной реакции аббата, чем той восторженной, о которой потом упоминал Наполеон? Не понятно. Жаль, но из этих трудов до наших дней дошли остатки только одной тетради, по которым трудно делать какие-то выводы. Такая реакция была еще одним ушатом холодной воды, вылитой на голову Наполеоне его кумиром.

Это явно не способствовало улучшению его настроения, в чем он очень нуждался, так как взвалил на свои плечи еще одну проблему. Взялся за обучение младшего брата Луи (Луиджи, иногда его еще и Людовиком у нас именуют, правда, в основном в дореволюционных изданиях), которого он забрал с собой, чтобы помочь семье финансово. Но я думаю, что дело не только в деньгах, иного выхода у такого обязательного человека, как он, просто не было, характером в дядю Люсьена пошел, не в отца.