Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада

Ему что, надо было отмечаться на бирже труда безработных генералов? Или честолюбие и гордыня не позволяли: возвращаться – так только со щитом! (Первое, наверно, зря написал, похоже, что пороги сильных того мира обивал регулярно. К Баррасу точно несколько раз являлся, но бесполезно. Не нравился он ему.)

Так и жил, перебиваясь с хлеба на воду и питаясь в основном знаниями, а вокруг шумел Париж, да еще как жизнерадостно шумел. Сам Наполеон потом писал: «В июле 1795 г. в столице в изобилии имелось все то, что делает жизнь приятной и восхитительной. Вокруг было так много веселого и шумного народа. Повсюду дамы – в театрах, в каретах, в библиотеках». И он в таком затрапезном виде, что даже показаться в приличном обществе не прилично. Для окружающей его беззаботной жизни, естественно, нужны были большие деньги, которыми у него совсем не пахло. Зато у правящей верхушки было их в изобилии.

А ниже опять придется вернуться к политике. Падение Робеспьера привело к возникновению нового общества, управляемого Директорией – вульгарного, алчного, склонного к показной роскоши. Заправляли в нем продажные политики, беспринципные банкиры, спекулянты и игроки, шлюхи и содержательницы борделей. В этом упадническом мире деньги значили все и вся.

Главная «болотная жаба» (и это не я его так точно назвал), гражданин, а некогда виконт де Баррас был подлинным воплощением Директории; бывший солдат и повеса из Прованса, стоявший на пороге банкротства в 1789 г., продажный и беспринципный, авантюрист по натуре и при этом отличный собеседник и душа компании. Его дом всегда гудел от нашествия бесчисленных спекулянтов и «актрис» с сомнительной репутацией. Барраса современники считали как бы коллекцией самых низменных страстей и разнообразнейших пороков. Он был и сибарит, и казнокрад, и распутнейший искатель приключений, и коварный, беспринципный карьерист, и всех своих коллег превосходил своей продажностью (а в этой группе занять в данном отношении первое место было не так-то легко).

И еще для него, умного, хитрого и проницательного человека, с самого начала было ясно, что в отличие от идеалистов-якобинцев, он постоянно должен держать нос по ветру, вынюхивая опасность. А она могла подкрасться со всех политических сторон: две попытки восстания в рабочих предместьях Парижа были подавлены со всей возможной степенью жестокости. Массовых выступлений этих «плебеев» можно было в ближайшее время не опасаться; с монархистами тоже все было ясно и понятно: война не на жизнь, а на смерть. Дворянам, пошедшим в Революцию, вроде него, было очень хорошо известно, какую ненависть роялисты к ним питают. И хотя их авантюрную высадку в Бретани генерал Гош не просто раздавил, но и всех захваченных в плен расстрелял (750 чел.), чтобы другим неповадно было, но они опять зашевелились в Париже. Правда, все были под наблюдением, но дело было в том, что на этот раз они могли попытаться загрести жар чужими руками.

Достаточно неожиданно для Барраса против его правительства выступила буржуазия богатых, то есть «центральных» секций Парижа, которая отлично себя чувствовала при новом режиме. И вроде бы должна жить и радоваться после якобинского террора, ну, по крайней мере, занимать нейтральную позицию.

Но оказалось, не настолько она была довольна, чтобы не попытаться забрать всю полноту власти в свои руки. Дело было в том, что в августе 1795 г. Конвент принял новую конституцию, согласно которой две трети членов Конвента оставались членами обеих палат – Совета Старейшин и Совета Пятисот – без всякого переизбрания. На практике это означало только одно – в ходе предстоящих выборов легально отобрать исполнительную власть у этой правящей банды – Директории (в целом устраивающей делегатов нынешнего Конвента – сами живут и другим дают жить) – будет невозможно. И оставался только один путь – взять ее силой32.

Но не это волновало «консервативных республиканцев», и не собирались они привлекать на свою сторону эту голытьбу. Легко и своими силами справимся – так думали они. В начале октября не менее 20 тысяч членов Национальной гвардии, представляющих 30 из 48 военных секций Парижа, контролировали уже значительную часть столицы. После того, как им удалось договориться с командующим республиканскими войсками генералом Мену о его нейтралитете, они уже решили, что у Директории не осталось иного выхода, кроме как согласиться на свободные выборы, и тогда они мирно придут к власти.

Но в последний момент Баррас понял, что этот шаг будет расценен как проявление слабости, и ему сразу придет конец. Не чужие, так свои ослабшего вожака сожрут. И решил драться. И тогда у его противников тоже остался только один путь – взять власть силой, то есть захватить правительственную резиденцию в Тюильри, в которой прячется вся верхушка.