Два соперника

— Довольно. Чтобы я васъ больше и не видла до прізда Ивана Артамоныча. Намъ нужно завтра хать въ городъ вс тряпки заказывать, я думала, что ужъ ты съ деньгами отъ него вернешься, а ты извольте видть!..

— Да онъ дастъ, дастъ денегъ на приданое. Это сейчасъ видно, это не такой человкъ. Помилуйте, человкъ какъ котъ влюбленъ, даже слезы на глазахъ были, когда говорилъ со мной о Надюш…

— Не дразни ты меня! Понимаешь, не дразни и уходи, а то я въ тебя вотъ этой жестянкой съ омарами пущу.

Анна Федоровна дошла до изступленія. Емельянъ Васильевичъ обратился къ дочери.

— Надюша! Да заступись хоть ты за меня, — сказалъ онъ.

— Нтъ, папенька, это ужъ слишкомъ, отвчала Наденька. — Дйствительно, мы расчитывали завтра хать заказывать блье для меня, покупать матеріи на платья…

— Да у него все есть, все посл покойницы жены — и все теб пойдетъ.

— Да вы съума сошли! Не могу-же я носить блье посл покойницы, ходить въ покойницкихъ отрепанныхъ платьяхъ. За старика замужъ выхожу, жертву приношу ему, и вдругъ обносками посл его жены пользоваться! Я хочу, чтобъ онъ мн сдлалъ самое роскошное блье и самый лучшій гардеробъ, только тогда я за него пойду.

— Оставь, Надя. Съ твоимъ отцомъ разговаривать, все равно что въ стну горохъ кидать — никогда не прилипнетъ. Ему хоть колъ на голов теши — онъ выпучитъ идіотскіе глаза, да такъ и будетъ ходить.

— Ахъ, Боже мой! Да понимаете-ли вы, что все это мы сегодня посл обда за кофеемъ выяснимъ, сказалъ Емельянъ Васильевичъ. — Подолью я ему въ кофей коньячку и подниму вопросъ о приданомъ. При васъ подниму, вы тутъ-же будете. Такъ-то даже лучше, когда душа у него размякнетъ. Душа размякла, передъ глазами Надюша въ вид приманки сидитъ — вотъ тогда и потроши его, и бери съ него что хочешь.

— Вонъ! крикнула Анна Федоровна и указала на дверь въ другую комнату.

Емельянъ Васильевичъ съежился, махнулъ рукой и отправился переодваться изъ вицмундира въ пиджакъ.

Въ столовой загремли посудой, ножами и вилками, приготовляя обденный столъ. Анна Федоровна все еще ворчала и ругала мужа. Дочь такъ и не переодлась, но мать настояла, чтобы та поверхъ малороссійсскаго костюма надла передникъ, дабы имть случай сказать жениху, что она только что сейчасъ отъ хозяйственныхъ занятій. Емельянъ Васильевичъ сунулся было въ столовую откупоривать бутылки съ виномъ, но его выгнали вонъ.

Около пяти часовъ, пара сытыхъ лошадокъ-шведокъ подкатила къ палисаднику дачи колясочку Ивана Артамоныча. Изъ нея вылзъ Ивана Артамонычъ. Въ рукахъ онъ держалъ что-то завернутое въ блую бумагу и перевязанное розовой тесьмой.

— Наденька! Женихъ… Поправься. Емельянъ Васильичъ! Пріхалъ… Бги къ калитк! крикнула Анна Федоровна.

Отецъ, мать и дочь бросились встрчать жениха.

X

— Нтъ, я положительно врю теперь въ сліяніе душъ, говорила Анна Федоровна, здороваясь съ Иваномъ Артамонычемъ. — Сейчасъ Надя чистила бруснику, вдругъ оставила ее чистить и пошла мыть руки. Я говорю ей: «что ты? Куда?» А она отвчаетъ: «Иванъ Артамонычъ детъ, надо встрчать». И только-что вымыла руки, не успла даже снять передника, какъ вы подъхали. Это называется: Сердце сердцу всть подаетъ. — Именно-съ… Я самъ о Надежд Емельяновн всю дорогу думалъ, отвчалъ Иванъ Артамонычъ и, протянувъ Наденьк что-то завязанное въ бумагу, сказалъ:- Моей наисладчайшей сладкое…

Наденька взяла завязанное въ бумагу и проговорила: «мерси».

— А ручку поцловать можно? спросилъ ее Иванъ Артамонычъ.

— Об вашимъ подаркомъ заняты.

— Я приложусь, не заставляя васъ выпускать изъ рукъ мой подарокъ.

— Ну, прикладывайтесь.

Иванъ Артамонычъ наклонился и чмокнулъ руку Наденьки.

— Коробочку-то попрошу вскрыть сейчасъ-же, сказалъ онъ. — Тамъ сюрпризецъ есть.

Вс отправились на балконъ, гд Наденька, развязавъ бумагу, увидала коробку, а вскрывъ эту коробку, вынула оттуда большую розовую атласную бомбоньерку.

— Ахъ, какая прелесть! воскликнула Анна Федоровна.

— Вскрывайте, вскрывайте дальше, продолжалъ Жванъ Артамонычъ.

Наденька приподняла крышку бомбоньерки. Сверху на конфектахъ лежалъ золотой браслетъ и блестлъ брилліантами.

— Ахъ, какая прелесть! вскрикнула Наденька.

— Прошу надть его на руку и носить на радость.

— Покажи-ка, покажи-ка… протискалась къ дочери мать. — Боже, какъ вы балуете Надюшу, Иванъ Артамонычъ!

— Еще больше буду баловать, только бы Надежда Емельяновна меня искренно полюбила.

— Иванъ Артамонычъ! Вы, я думаю, съ дорожки-то проголодались, а до обда еще добрыхъ полчаса, такъ не хотите-ли предварительно выпить водочки и заморить червячка солененькимъ? предложилъ отецъ Наденьки.

— Охотно, охотно, добрйшій Емельянъ Васильичъ, отвчалъ женихъ.

— Такъ пожалуйте. А ужъ какой я васъ копченой лососиной угощу!..

— Копченую лососину мы потомъ-съ… А прежде я желаю отдать предпочтеніе приготовленіямъ молодой хозяйки. Сейчасъ я слышалъ, что она трудилась и чистила своими прелестными пальчиками бруснику, — вотъ я этой-то брусникой и закусилъ-бы.

Мать и дочь переглянулись. Вышелъ неожиданный скандалъ. Брусники въ дом не было. Вскор, однако, Анна Федоровна нашлась и объявила: