Двадцать лет до рассвета (СИ)

О байках про Эотаса и о делах насущных Вайдвен решает поговорить со жрецами попозже. Сейчас он занят: рассматривает всё вокруг и пытается изо всех сил выглядеть подобающе, а не как одичалый фермер, впервые выглянувший чуть дальше за порог родной деревни. Получается из рук вон плохо, но волноваться об этом в ласковом мерцании храмовых огней просто не выходит. Вайдвен украдкой проводит ладонью над высокой свечой по старой привычке; пламя горячо ласкается к пальцам.

— Здесь так красиво, — шепчет Вайдвен, не в силах сдержать восторг. — Это действительно подходящий для тебя дом…

Мой дом в сердцах людей, тепло откликается Эотас, но этот храм нужен смертным. Его стены помнят свет многих человеческих душ — отблески их пламени еще можно разглядеть в огне свечей.

Вайдвен не может ничего разглядеть в огне свечей, но верит своему проводнику на слово. Храм внутри разделен на три крыла — каждое обставлено согласно аспекту бога, каждое со своим алтарем. На полу храма, прямо в центре зала, мозаикой выложен циферблат солнечных часов с тремя указателями на время. Из их стрелок выходят аккуратные золотистые линии-лучи, выложенные цветными плитками и соединяющие все три алтаря между собой. Вайдвен следует левому указателю, ведущему на Рассвет, и подходит к алтарю в левом крыле — эотасовом, самом светлом из всех трёх.

Статуя Эотаса — здоровенная, в два человеческих роста — возвышается на постаменте. И выглядит именно так, как говорится в церковных сказаниях; увенчанный короной лучей юноша со свечой смотрит в пустоту, красивый и статный, как и полагается, наверное, богу зари. Улыбается будто бы самыми уголками губ — то ли Вайдвену, то ли сам себе, не поймешь. В некоторых притчах Дитя Света изображают в царственных сверкающих одеяниях, но здешний Эотас обошелся простой набедренной повязкой. Всё верно — он ведь бог человечности. Переводчик со смертного на божественный. Интеграция такого рода всегда работает в обе стороны; должен ли был Эотас когда-то сам быть человеком, чтобы полностью понять людей?

Ты считаешь, это необходимо?

— Я считаю, что как бы ты ни был создан, получилось замечательно, — говорит Вайдвен и хитро щурится на каменного Эотаса. — Корона у тебя навороченная. По последней моде Энгвита?

Он готов покляться, что зубцы-лучи щегольской короны невозмутимо сверкнули ему в ответ. Вайдвен пытается не фыркать от смеха слишком громко, опасаясь, что его снова выставят вон за богохульство, но, по счастью, никто, кроме самого Эотаса, не замечает непристойного поведения божественного пророка. Отсмеявшись, Вайдвен опускает взгляд на постамент, и ему в глаза бросается вырезанная на камне короткая надпись. Он не прочел бы ее и на пергаменте, не то что здесь, где все линии предательски расплываются от подрагивающего огня свечей…

— Что здесь написано? — посерьезнев, спрашивает Вайдвен.

«Тьма преодолима, ибо всегда страшится зари».

— Но что такое заря? — Вайдвен качает головой. — Тьму я вижу — ее предостаточно вокруг. Но чем одолеть ее тем, кто смертен и слаб? Любовью? Терпением? Трудолюбием? Разве не в любви и терпении мы размечали границы первых полей Редсераса? И погляди, чем это кончилось для нас всех.

Огонь есть огонь, только и отвечает Эотас.

Вайдвен раздумывает над его словами. Ему кажется, он понимает их ровно настолько, чтобы решиться не переспрашивать. Напоследок взглянув на каменное воплощение своего бога, Вайдвен идет к следующему алтарю.

Вокруг алтаря Гхауна куда меньше разноцветных огней. Сам Гхаун здесь тоже совсем не похож на Эотаса, юного и беспечного, и лучистой короны на нем больше нет. В правой руке он держит серп, а в левой — горящий фонарь, что должен служить маяком для душ на Границе. С сеан-гулой Вайдвен как-то справился без фонаря, но с фонарем, конечно, было бы проще — порядочные жрецы Гхауна так и собирают задержавшиеся души, помогая им отыскать дорогу в мир богов. Согласно загадочной игре света, почти вся фигура Гхауна скрыта тенью, и фонарь освещает ярко только его лицо, очерчивая контрастом пламени и тьмы морщины и безжалостную неизбежность в выражении его глаз. Вайдвен выдерживает пронзительный взгляд бога, но неприятный холодок все же прокрадывается по хребту.

Говорят, Гхаун милостив к тем, кто принимает необходимость конца и добровольно отдаёт свою жизнь божественному серпу. Вайдвен не может солгать себе, что не надеялся на это, преклоняя колени перед силуэтом из чистого света в поле ворласа. Все они надеются на милость Гхауна, на его защиту и справедливый суд. И на то, что Гхаун не отдаст души своих людей, которым больше некого просить о помощи, мстительной Воэдике или безжалостному Берасу…