Двадцать лет до рассвета (СИ)

— Не будет Алдвина — так другой займет его место. — Вайдвен качает головой. — Нет, это не выход. Вначале будет рассвет. А потом — соберем и свежий мед, и добрый вирсонег сварим… сами. Никто за нас ничего не станет делать.

Трактир вокруг шумит, как и прежде, но за стойкой повисает тягостная тишина, так отчетливо различимая в разговорном гуле. Наконец Гард настороженно хмыкает.

— Слышал я эти байки про рассвет. В последний месяц только их здесь и травят, мол, Эотас среди людей ходит. Слышал?

Вайдвен не может сдержать ухмылки.

— Так ведь я их и рассказываю.

Травить байки про Эотаса на городской площади в такую погоду Вайдвену совсем не хочется, но он все равно упрямо бродит по городу, пытаясь запомнить бесчисленные улочки и дома. Храмовая площадь оказывается огромной. Огромной. Вайдвен глядит снизу вверх на расположившиеся на ней соборы и медленно влюбляется в каждую черточку барельефов на фасадах, величественных и торжественных даже сейчас, под заунывным серым дождем. Изящные остроконечные арки и высокий свод эотасианского храма опираются на белоснежные колонны — массивные, широкие, шире обхвата рук. Над колоннами на белом камне даже сквозь темноту этого дня сияет золотое солнце, и с его лучей, кажется, ниспадают лиловые флаги — символ редсерасских полей, кормящих всю страну.

Другие соборы на площади тоже красивые. Святилище Ваэля, правда, оказывается вовсе не святилищем, а городской библиотекой, а третий — храм «всего остального» — хоть и служит приютом для алтарей всех прочих богов, все равно не такой, как эотасианский. Ну или Вайдвену просто очень хочется, чтобы хоть где-то над Редсерасом сияло солнце — даже в самый темный день…

Он медлит у подножия каменных ступеней, ведущих ко входу. Украдкой поглядывает на лиловые полотнища меж колоннами и золотые лучи над ними: в каждом контуре, в каждом блике отражается божественное величие, ослепившее его тогда, в усталых сумерках на полях. Вот такого храма заслуживает Эотас, а вовсе не жалкой единственной свечи, которую может позволить себе зажечь вечером полуголодный фермер.

Но разве Вайдвен достоин того, чтобы разделить его величие? Как нелепо и неправильно он, должно быть, выглядит рядом с этим местом — промокший и грязный, в поношенном отрепье, собравшем всю дорожную пыль Редсераса… ему только скейнитов навещать в таком виде, да и те, верно, не слишком обрадуются.

Вайдвен поворачивается, чтобы уйти прочь, но останавливается, не сделав и шагу. Знакомое ясное тепло разливается внутри, спокойное, величественное — несомненно — но и удивительно родное. Эотас понимает его сомнения и понимает его страх. Он не убеждает Вайдвена, что его страх безоснователен; не пытается вселить в него божественную уверенность. Он просто… светится где-то внутри. Тем же самым светом, что отражается в золотых лучах солнца на фасаде храма. И тем же светом, что сиял на листьях ворласа в тот иссушенный летним жаром вечер.

Вайдвен глубоко вздыхает. Ему хочется спросить Эотаса — ничего страшного, если я зайду в твой очень красивый белоснежный храм и испачкаю там всё дорожной грязью? И заодно спугну своей небритой рожей всех дворян, которые приходят почтить тебя? Сдерживается Вайдвен только потому, что вопрос ужасно дурацкий даже по его меркам, и чего Эотас точно не заслужил, так это выслушивать подобное от своего носителя всякий раз, когда тот окажется в относительно приличном месте. Эотасов огонек мерцает неслышным смехом, и тогда Вайдвен запоздало вспоминает, что тот читает его мысли.

— Нечестно, — обиженно бурчит Вайдвен, но не может не улыбнуться сам. — Ну ладно, если меня выгонят, так и скажу, что это была твоя затея…

Это тоже не слишком честно, поэтому он добавляет:

— Ну, ладно, это была наша затея… но определенно не только моя!

Эотас не возражает. Вайдвен вздыхает снова и поднимается по ступеням — что же теперь делать.

Он все еще немного опасается открывать дверь, но забывает обо всем на свете, когда заходит внутрь. В храме так светло от огней, магических и обычных, что муторная серость дня оказывается совершенно бессильна перед их сиянием. Огромные витражи окрашивают всё внутри сказочным многоцветием — конечно, это только подобие божественного света, вместившего в себя спектр излучения, неподвластный человеческому взору… но Вайдвен всё равно не в силах поверить, что всё это создали руки людей. Эотас при этой его мысли сияет так счастливо и гордо, что смог бы посоперничать со всеми храмовыми огнями разом.

— Здравствуй, — приветливо здоровается с Вайдвеном кто-то из жрецов, проходя мимо с парой новеньких, еще не зажженных свеч. — Заходи. В доме Эотаса рады всем.

Вайдвен радостно улыбается ему в ответ и признательно кивает. Все его сомнения будто разом растворяются в незримом тепле и светлом пламени факелов. Хель его забери, он носит в себе Эотаса уже столько времени, а всё никак не привыкнет, каково это — заходить в любой дом, где горят огни в его честь, и ощущать себя дома.