Двадцать лет до рассвета (СИ)

Что находится в океане? непонятно отвечает Эотас.

— Э-э, — глупо тянет Вайдвен, пытаясь найти связь между своим вопросом и вопросом Эотаса, — вода? Рыбы?

Разве океанская вода и океанские существа — не часть самого океана?

— А. Ну да, наверное, — совсем уж недоумевающе соглашается Вайдвен. — Постой… ты говоришь, что все, что находится во владениях богов — часть самих богов? А души, которые попадают Туда, они тоже становятся частью богов?

Бог поглощает малую часть души смертного. После этого душа отправляется в Колесо для перерождения.

— Здорово, — искренне говорит Вайдвен. — Я бы хотел быть частичкой такого бога, как ты.

Огонь внутри вспыхивает непривычно непримиримо и жарко. Голос Эотаса остается по-прежнему спокоен и мягок, но Вайдвен чувствует, как отчаянно мечется в нем бесконечный свет:

Ты так думаешь? Разве тебе бы хотелось, чтобы кто-то расколол твою душу, твою личность и память, и уничтожил часть тебя — безвозвратно, необратимо ослабляя и оставляя искалеченной твою душу?

Вайдвен ошеломленно смолкает.

— Я… я не верю, что ты мог бы так поступить с душой невинного человека. Может быть, Скейн или Римрганд… но не ты.

Заря сочится виной и болью. Пламя, растопленное на крови, стекает алым рассветом в ладони Вайдвена.

Боги бессмертны, лишь пока кормятся душами живых. Любое существование требует затрат энергии, и ее необходимо восполнять. Когда мы впервые осуществили подобное, мы заставили души смертных забывать то, что с ними сотворили. Тогда это казалось милосердием. Новое Колесо было лучше прежнего, и жертва, подобная этой, виделась нам оправданной необходимостью…

— Я слышал о Пробужденных… но не слышал, чтобы даже они помнили о том, что происходило с ними Там, — бормочет Вайдвен. Огонь свечи трепещет от горячей, невыносимой скорби, болезненно жжется внутри. — Но что могло оправдать подобное?

Что могло оправдать подобное даже в твоих глазах, не спрашивает Вайдвен. И сам готов смеяться над собой: милосердная полуправда для бога, который видит его душу насквозь… не от него ли и научился?

Скоро смертные увидят правду. Шепот Эотаса тих, почти призрачен. Как ревностно мы берегли свои тайны столетие за столетием! Были ли мы неправы с самого начала? Я должен был увидеть. Нет, я не думаю, что изначальный замысел был неверен — даже сейчас… но я ошибся позже. И плата за мою ошибку будет велика для всех. Мы должны быть стократ осторожней прежнего… благодарю тебя, что напоминаешь мне об этом.

— Ошибся? — Вайдвен бессильно качает головой. — Я не понимаю. В чем ты ошибся? И о какой плате ты говоришь?

Но Эотас больше ничего не отвечает. Отсветы алого рассвета успокаиваются, тускнеют внутри, и скоро сияние становится почти таким же, как прежде, скрывающим за солнечным теплом слишком жестокие тайны богов.

Вайдвен долго раздумывает над его словами, но так и не решается спросить снова.

***

Новое утро означает новую попытку. Вайдвен не собирается сдаваться так быстро, хотя он почти уверен, что ничего не добьется. Но кто он такой, чтобы посметь даже не попробовать?

В Редсерасе так не принято. Вайдвен выбирается из дома и заставляет себя улыбнуться величественной, но удивительно родной заре, щедро пролившей королевскую позолоту на лиловые поля. Улыбаясь, он чувствует себя немного уверенней. Боги, как просто было работать в поле! Вайдвен не задумываясь обменял бы день на городской площади на самый тяжелый день летней жатвы.

Но ворлас больше не спасет Редсерас. Об этом Вайдвен тоже себе говорит. И о каждой жизни, которую унесет эта зима — и следующая, и зимы после, если он не преуспеет.

Вайдвену очень сложно улыбаться заре, но он старается изо всех сил.

Вчерашнее безрассудство напоминает о себе, когда Вайдвен замечает на площади несколько деревенских — полдюжины, никак не меньше. В такое время — солнце уже перешагнуло за середину неба и медленно клонилось к горизонту — увидеть столько людей на площади разом в обычный день удается довольно редко; слушать Вайдвена приходят совсем немногие. Какое-то время он позволяет себе надеяться, что это никак не связано с тем, что его вышвырнули из храма прошлым вечером, но когда вся компания направляется в его сторону, надежды начинают неумолимо таять. Впрочем, Вайдвен всё равно не собирается прерываться из-за них; он продолжает говорить — всё то же, что и прежде, про продажность аэдирского губернатора, про будущее Редсераса, про Эотаса и ожидающую мир зарю…

— Что-то я не вижу, — говорит Бран, обращаясь будто бы ни к кому и ко всем разом, — в нем Эотаса.

Вайдвену всё-таки приходится замолчать и повернуться.

— Здравствуй, Бран, — говорит Вайдвен. Бран старше его на шесть лет; в детстве Вайдвену частенько от него перепадало, когда они ссорились из-за ерунды. Время летит незаметно, и случись им с Браном поспорить теперь, Вайдвен бы с удовольствием припомнил тому старые обиды. Но, во-первых, их шестеро, а Вайдвен один. А во-вторых, Эотас вроде как за прощение обид.

Собравшиеся вокруг не ценят его способностей к прощению.

— Если тебя и правда коснулся Эотас, — ухмыляется Бран, — наколдуй нам по кружке вирсонега.