Две маски

"- Здоровы вы, дядюшка? спросилъ встревоженный молодой человѣкъ. — Ничего, живъ пока! отвѣчаетъ ему тотъ такимъ страннымъ голосомъ, что "мнѣ холодно сдѣлалось", говоритъ графъ. Затѣмъ Дмитрій Ивановичъ взялъ его за руку и говоритъ ему: "надѣюсь, Юрій, что то, что я скажу тебѣ, ты примешь съ мужествомъ?… Первою мыслію того было, что съ его матерью, которую онъ оставилъ на водахъ за границей, несчастье случилось. — Матушка!… не договорилъ онъ, — Нѣтъ, нѣтъ, слава Богу, перебилъ его очень живо Дмитрій Ивановичъ, она совершенно здорова и, надѣюсь, проживетъ еще долго! Нѣтъ, сказалъ онъ тихимъ, но твердымъ голосомъ, — я умру завтра!

"Племянникъ вскрикнулъ и кинулся ему на шею. Дмитрій Ивановичъ взялъ его за голову обѣими руками, крѣпко поцѣловалъ и прошепталъ ему на ухо: "завтра, въ восемь часовъ утра"…

"Вы можете себѣ представить ужасъ и недоумѣніе бѣднаго юноши! Ему сначала додумалось, что дядя рехнулся… что съ вами, говоритъ, — отчего завтра, въ восемь часовъ?… Я видѣлъ, отвѣчаетъ Дмитрій Ивановичъ, знаю! И съ этимъ указываетъ пальцемъ на письменный столъ, на которомъ лежала раскрытая книга. Графъ подошелъ, смотритъ: книжка стиховъ Лермонтова, раскрыта на стихотвореніи Ангелъ, и подъ заглавіемъ спѣшнымъ и слабымъ, но довольно яснымъ почеркомъ помѣчено 28-го утромъ 8… Что это значитъ? спрашиваетъ онъ. — Она! говоритъ на это Дмитрій Ивановичъ. — Кто она?… Но, вмѣсто отвѣта, дядя всталъ съ кресла и говоритъ ему: "Оставь меня одного, Юрій, мнѣ надо еще весь этотъ старый хламъ въ порядокъ привести". Онъ провелъ его до дверей кабинета и заперся на ключъ.

"Все это такъ ошеломило графа, что онъ насилу добрался до своей комнаты и долго не могъ собрать своихъ мыслей. На его счастье, пріѣхалъ неожиданно самый полезный для него человѣкъ, а именно Лѣсовскій, которому онъ все и разсказалъ. Докторъ нѣсколько успокоилъ его, и, на всякій случай, посовѣтовалъ послать за Александромъ Евграфовичемъ и за мною, какъ за двумя самыми близкими въ Дмитрію Ивановичу людьми.

"И не разскажи мнѣ всего этого графъ, заговорилъ сънимъ Лѣсовскій, мнѣ бы и въ голову не пришло, что онъ ждетъ себѣ какого-то близкаго несчастья. Вышелъ онъ въ намъ изъ кабинета за часъ до обѣда; милъ былъ и любезенъ, какъ всегда, хорошо ѣлъ за обѣдомъ, шутилъ, по обыкновенію, надъ моею медициной. На то, что было, или вѣрнѣй, не было съ нимъ (докторъ плечами пожималъ все время,), ни намека не было имъ сдѣлано. Часу въ седьмомъ послѣ обѣда, онъ, правда, ушелъ въ себѣ и опять заперся, а отъ Назарыча уже мы узнали, что онъ его ночью за священникомъ послалъ, исповѣдывался и причастился… Только, повѣрьте вы мнѣ, графъ (утѣшалъ онъ молодаго человѣка,), все это у дяденьки вашего отъ его слишкомъ тонкихъ нервъ происходитъ, отъ крайней воспріимчивости: съ нимъ былъ кошмаръ, галлюцинація, а онъ… Повѣрьте, день сегодня пройдетъ отлично, и ему самому станетъ совѣстно, что онъ всѣхъ насъ перетревожилъ напрасно, отчего мы вотъ съ вами поднялись сегодня не выспавшись, со свѣтомъ.

"Входитъ на эти слова Назарычъ…"

— Потому всѣ мы его хорошо знали, старика, и любили очень, прервалъ на этомъ мѣстѣ чтеніе свое Флегонтъ Иванычъ, — настоящій то-есть типъ, знаете, слуги-брюзги изъ стараго романа…

— Не томите, почтеннѣйшій! взмолился я опять, — продолжайте!

— Да, такъ вотъ-съ…

"И говоритъ на это — Назарычъ, то-есть, счелъ нужнымъ пояснить еще Флегонтъ Иванычъ, — и говоритъ на это: мало его въ дѣтствѣ — то-есть, Дмитрія-то Иваныча, — сѣкли, такъ вотъ и чудилъ весь вѣкъ!… Только слова эти никого изъ насъ не разсмѣшили, потому, видимъ, на старикѣ лица нѣтъ и всего его, лицо и руки_? подергиваетъ. — Я, говоритъ, господинъ докторъ, не знаю: будить мнѣ его или нѣтъ, потому 6 часовъ; не разбудишь какъ всегда, осердится, пожалуй? — докторъ, нарочно, смѣяться началъ: а отчего тебѣ его не будить, онъ совершенно здоровъ! — То-то! пожалъ онъ бровями и пошелъ. — Погоди, старина, крикнулъ ему Алевсандръ Евграфовичъ, до сихъ поръ все молчавшій, мы съ твоимъ чудакомъ штуку сыграемъ: часы во всемъ домѣ часомъ впередъ переставимъ; ты какъ войдешь въ нему, прежде чѣмъ будить, переставь и у него въ кабинетѣ стѣнные и карманные! — Ладно! закивалъ, понявъ, старикъ. Часы такимъ образомъ мы всѣ переставили въ домѣ, и только что окнчили мы съ этимъ, какъ графъ, ходившій слушать у дверей дяди, проснулся-ли онъ, пришелъ намъ сказать, что онъ уже на ногахъ и проситъ насъ въ столовую. Мы всѣ туда и отправились.