Две повести о войне

Выслушав рапорт ночного дежурного, Макс Эбербах приказал своему адъютанту пригласить начальника штаба роты, а лейтенанту Лангерману – доставить задержанную. Через несколько минут он уже разглядывал Машу. Она окончательно пришла в себя, хотя еще выглядела испуганной и поникшей. На вопросы командира роты она также заученно ответила по-немецки, что не понимает его, и вытащила из заднего кармана брюк уже изрядно потрепанное разрешение на выезд из города Барановичи. И все повторилось, как везде и всегда. Сначала Эбербах быстро пробежал глазами бумагу, потом, вчитавшись, заулыбался и пригласил присутствующих – начальника штаба роты, лейтенанта Лангермана и своего адъютанта – послушать, что написано в этом «папире». И когда закончил читать, раздался дружный хохот. Командир не отказал себе в удовольствии еще раз, но уже нарочито торжественно и громко прочитать редкий документ, и снова веселое ржание потрясло штабной блиндаж.

Отсмеявшись, обер-лейтенант стал снова разглядывать разрешение на выезд. На минутку он задумался, прикрыв глаза. Лицо сделалось озабоченным. Он привстал и обратился к присутствующим:

– Господа! Этот документ подписал военный комендант города Барановичи гауптман Лутц. Возможно, что сие случайное совпадение, но я два года служил в качестве командира взвода в роте под началом тоже Лутца, Курта Лутца. Наша часть успешно сражалась в Польше, потом во Франции. Наш комроты был на очень хорошем счету в полку и в дивизии. Но примерно за полгода до нашего вторжения в Россию с ним случилось несчастье. В ночной поездке на мотоцикле Лутц на полном ходу свалился в овраг, сломал руку, разбил коленную чашечку. В итоге заработал большой шрам на лбу и получил вечную хромоту. Его комиссовали, но, я слышал, ему каким-то образом удалось все же остаться в вермахте, откуда он ни за что не хотел уходить. Кажется, его зачислили в нестроевые части. Вот я и думаю, не наш ли герой двух войн стал комендантом города Барановичи?

Эбербах окинул глазами присутствующих, которые продолжали улыбаться, не понимая, куда клонит их командир.

– Гельмут, – он обратился к своему начальнику штаба, – вы не знаете, ваши батальонные коллеги располагают русскими переводчиками?

– Нет, – последовал ответ, – переводчик имеется в штабе полка. Это я точно знаю.

– Не пойдет, далековато. Жаль… Послушайте, фрау…, – он заглянул в документ, – фрау Петрова, – дружелюбно обратился к Маше, – опишите, как выглядит военный комендант города Барановичи.

Маша непонимающе смотрела на офицера.

– Ах, да, – поморщился обер-лейтенант. – Тогда попробуем так.

Он подошел к Маше, ткнул пальцем в подпись на бумаге, медленно и с расстановкой произнес: «Комендант… Гауптман… Лутц. Да?» Она кивнула головой. Тогда Эбербах провел пальцем над своей левой бровью линию, означающую, по его представлению, шрам и произнес это слово, не зная, что оно и по-немецки, и по-русски звучит почти одинаково. «Да, да, – поняв, радостно ответила Маша и показала место над своей левой бровью. – Здесь у него шрам». Обер-лейтенант победно посмотрел на присутствующих подчиненных и радостно потер руки.

– Теперь перейдем ко второму этапу опознания, – весело произнес он.

Обращаясь к Маше, снова повторил «комендант, гауптман, Лутц» и стал прохаживаться перед ней взад и вперед, изображая хромого. Потом спросил: «Да или нет?» «Да, да,» – догадавшись, радостно ответила она по-немецки. Она понятия не имела, зачем немецкому офицеру нужны такие уточнения, но по интонации его голоса, по доброжелательному выражению его лица начинала сознавать, что фортуна вновь поворачивается к ней лицом. В ожидании очередного чуда ее сердце радостно затрепетало.

– Так вот, господа, – нарочито серьезно сказал Эбербах, – опознание произведено. Экспертиза установила, что Курт Лутц, бывший командир моей роты и военный комендант города Барановичи, – это одно и то же лицо, – и прокурорским голосом добавил: – Теперь он поплатится за свои смехуёчки, – обер-лейтенант подошел к столу и грохнул кулаком. – Мы его заставим выполнить обязательства, взятые им на себя.

Подчиненные с удивлением смотрели на своего начальника, не понимая, серьезно все это он говорит или все еще шутит. А он, не изменяя строгого тона разговора, грозно продолжал:

– Мы сделаем так. Отпустим эту фрау к русским, как она того хочет, убедимся, что она дошла до своих живой. Потом я напишу письмо в Барановичи уважаемыму гауптману Лутцу, сообщу, что его подопечная опередила доблестные германские войска и сейчас приближается к Москве. И потребую от него, – он повысил голос, – чтобы он, – после паузы, – съел обе грязные портянки своего адъютанта Франца.