Две повести о войне

– Как вижу, здесь нет нашего особиста. Наверняка это его рук дело. Тогда докладываю. Меня арестовали, со слов приезжих из НКГБ, за то, что я провоцировал Германию к нападению на Советский Союз. Не больше – не меньше. Это выразилось, по их мнению, в том, что по моему приказу открыто строились капониры, запасные и ложные аэродромы, самолетный парк был хорошо замаскирован. Провокация, с их точки зрения, состояла и в том, что по моему приказу семьи командного и летного состава были отправлены в Ригу. Хотя моя семья, вы знаете, осталась на месте. Это во-первых. Во-вторых, моя вина, по мнению приезжих борцов со шпионами, заключалась и в том, что в дивизии допущена большая аварийность, то есть много разбившихся самолетов. Моя робкая попытка объяснить, что такие дефектные самолеты поставляют нам заводы и таких неучей – пилотов присылают нам летные училища, заканчивалась вот этим, – и Козлов обвел рукой свое избитое лицо.

Сделав небольшую паузу, он продолжил:

– Если бы мне вменяли только это. Так нет, эти сволочи стали шить мне причастность к какой-то неведомой мне троцкистской группировке, которая якобы существует в главном управлении ВВС наркомата обороны. Я с помощью мата, хотя вы знаете, я не матерюсь, пытался разъяснить этим мордоворотам, что когда Троцкого изгоняли из СССР, мне было 13 или 14 лет. Бесполезно, удары по голове, корпусу, по печени – их ответ. И это еще не всё. Самое гнусное, самое поганое, товарищи, заключалось в том, что от меня требовали показаний на всех вас, здесь присутствующих, На всех. Что вы все заговорщики, немецкие агенты, враги народа, одним словом.

При этих словах у всех командиров вытянулись лица, одни побледнели, у других на лбу выступил обильный пот.

– Но таких показаний от меня они не получили, – продолжал генерал – майор. – Однако скажу сразу: если бы они мочалили меня еще пару-тройку дней, то наверняка я подписал бы все, что они от меня требовали. И только по одной причине: человек устроен так, что он не выдерживает бесконечных пыток. День – другой он еще может терпеть, в потом сдается: больше невмоготу. Меня и вас выручила война. Как только они услышали звуки воздушного боя и разрывы бомб, они впихнули меня в «эмку» и дали деру в сторону Риги. Но где-то километров в пятнадцати от нашего штаба нас атаковал немецкий истребитель. Он прошил очередью все троих, а я остался цел. Автомобиль слетел в кювет и перевернулся, я еле выбрался. Но сообразил забрать их портфель, вытащил из него свое следственное дело и сжег его. По пути меня подобрала полуторка из соседнего стрелкового полка. И я вот здесь, снова среди вас. Вот только не знаю, считать ли себя по-прежнему комдивом или сбежавшим арестантом.

Наступило гнетущее молчание. Через минуту – другую его нарушил Самойлов:

– Мое предложение, товарищи, такое – объявить всем, что командира дивизии отпустили как ошибочно арестованного: мол, лес рубят, щепки летят. Гости из Риги мертвы, следственное дело уничтожено, приказа о снятии с должности товарища Козлова нет – так что на нет и суда нет. Чтобы комдив поменьше светился своими фонарями на людях, ему следует отлежаться дома. Там и продолжите разбор сегодняшних полетов. А сейчас, Петр Николаевич, – он обратился к Козлову, – в медчасть и домой.

О том, как показали себя при первых налетах немцев красные авиационные полки, Самойлов узнал на другой же день, из сообщений берлинского радио. Оно радостно объявило, что в первый день войны на земле было уничтожено с воздуха более тысячи большевистских самолетов. Тогда Иван Петрович счел эту цифру завышенной, геббельсовской пропагандой, но много позже стало известно, что 22 июня и в последующие несколько дней на советских аэродромах погибло действительно более тысячи истребителей и бомбардировщиков.

После дружеского напутствия Самойлова Козлов попрощался и, сильно прихрамывая, вышел из кабинета. Вслед за ним поднялся со стула Иван Петрович. Выйдя в коридор, который был пуст, он застал комдива, прислонившегося к стене. Закрыв лицо руками, он беззвучно плакал, трясясь всем телом. Иван Петрович полуобнял его и прошептал ему в ухо:

– Держись, казак. Смотри на меня, ведь я тоже был у них в лапах. Но ничего, уцелел.

Козлов обернулся и, вытирая слезы, чуть недоверчиво улыбаясь, спросил:

– И вы тоже?

– И я, Брут, тоже. Я вам, найду время, расскажу. А сейчас домой, – и он дружески похлопал по плечу комдива.

4