Две повести о войне

– Страх во мне засел настолько крепко, что, когда в начале нынешнего года вышел преступный приказ, иначе я его не могу назвать, приказ поставить новые танки – Т-34 и КВ–1 – на прикол, я не стал обращаться по команде по поводу вредности и опасности этого распоряжения. Да, в армии приказы не обсуждаются и только выполняются. Но это в боевых условиях. А когда нет войны, выполняя приказ, вы можете и, на мой взгляд, должны поделиться сомнениями по поводу целесообразности спущенных сверху мероприятий, если действительно они, мягко говоря, не самые разумные. А тогда я промолчал. Почему было решено поставить на прикол новейшие танки? В целях сохранения моторесурса, экономии дизтоплива и масел и даже ради засекречивания бронемашин новых моделей. И что в итоге может получиться, Иван Петрович? Может получиться, что завтра война, а мои механики не умеют водить новые танки, экипажи не имеют навыков стрельбы, командиры взводов, рот, батальонов и полков не способны управлять боем. И вот я боюсь нарушить этот дикий порядок. К этому надо добавить, что меня, кавалериста, который совершенно не разбирается в бронемашинах, после освобождения сражу назначили командиром танковой дивизии. Ну какой из меня комдив? Надежда у меня только одна – мой начальник штаба Холодов. Прошел и мировую, и гражданскую войну и лет десять служит в бронетанковых частях, понимает, что почем в этом роде войск.

– Вас когда выпустили?

– В середине прошлого года. Как только я подписал все протоколы, меня оставили в покое. Было такое впечатление, что про меня просто забыли. Полтора года сидел, ни разу не потревоженный. Потом вдруг вызывают, направляют на врачебный осмотр, затем баня, возвращают прежнее генеральское обмундирование и направляют в распоряжение Управление кадров наркомата обороны. А там без всяких предисловий утверждают меня в должности командира танковой дивизии. Я было открыл рот, чтобы сказать, что я кавалерист и в бронях ни хрена не смыслю, но, вспомнив Лубянку, закрыл, как говорят блатные, свою хлеборезку.

В тот же вечер Самойлов в ответ рассказал Грекову о своей арестантской истории. Удивленный и тем, что тот тоже отсидел свое, и тем, что он командовал во время гражданской войны стрелковой дивизии. Греков спросил:

– У вас военное образование?

– Нет, техническое. Конечно. была и школа прапорщиков во время мировой. Но главное, это реальная гимназия и Петербургский политехнический. Там познакомился с радиоделом и увлекся им. После вуза немного поработал в небольшом филиале одной из американских фирм в столице, которая послала меня на стажировку в Нью-Йорк. Вернувшись через два года, устроился на один из наших заводиков, где делались радиостанции для военно-морского флота. А потом снова заграничная стажировка, на этот раз в Германии. И все это, между прочим, за казенный счет. Отец мой работал машинистом паровоза, зарабатывал хорошо, но у него и моей матери было шестеро детей, и из них только я, самый старший, смог получить высшее образование, для остальных отцовских денег не хватило. Только вернулся из Германии, как началась эта проклятая война. Я тоже оказался подвержен ура-патриотическому угару и записался, как и вы, добровольцем. Только в отличие от вас я оказался в статусе вольноопределяющегося. Ну вы, наверное, знаете, это добровольцы, имеющие, как правило, высшее образование. Они тоже числились рядовыми, но по сравнению с призывниками имели ряд льгот. В частности, могли жить вне казармы на свои средства, по истечении определенного срока службы обязаны были держать экзамен на звание младшего офицера, то бишь того же прапорщика.

Самойлов рассказал, как он в армии пытался предложить свои знания для организации радиосвязи, но его не поняли и определили сначала рядовым. После краткого обучения военному делу отправили на фронт. Через год его зачислили в школу прапорщиков, после ее окончания командовал пехотным взводом, затем после серьезных потерь в офицерском корпусе его назначили командиром пехотной роты. В этой должности он и встретил февральскую революцию 1917 года.

– Приказ № 1, принятый, не помню, то ли Петросоветом, то ли ЦИК, – продолжал повествовать Самойлов, – как вы, Петр Петрович, правильно подметили, полностью разложил армию. Начали убивать офицеров. Не знаю, почему, но в моей роте был более или менее сносный порядок. То ли потому, что солдаты знали о моем рабочем происхождении, то ли потому, что я не бросал их в атаки без артподготовки, под пулеметы немцев, то ли потому, что я много внимания уделял быту служивых, не знаю, но они меня слушались и в какой-то степени уважали. А чтобы поднять на меня, тогда уже ротмистра, руку, ни-ни.