Две повести о войне

– Армейские склады мы захватили сразу, не применив оружие, – продолжал рассказывать Самойлов Грекову. – Но дальше началось серьезное противостояние почти со всей пехотной дивизией. Она осталась без продовольствия. Голод – не тетка, и часть служивых в количестве не меньше полка пошла на штурм, – Иван Петрович рассмеялся. – Вы представляете, Петр Петрович, несколько тысяч вооруженных солдат, но без командиров, прут толпой на один батальон, но с дисциплиной и командованием. Остановили мы тогда эту голодную орду очень просто: дали залп холостыми их четырех батарей трехдюймовок, дивизион которых накануне присоединился к нам добровольно, и затем дополнительно для острастки поверх голов наступающих постреляли из десятка пулеметов. Солдаты залегли, потом выслали переговорщиков. Я им выставил те же условия, что и тогда перед бунтующим батальоном. В дивизии прошли митинги. Повторяю: голод – не тетка, и большинство согласилось снова стать боевой частью со строгой дисциплиной. Комдивом утвердили меня. Так нежданно-негаданно я в одночасье сделал бешенную карьеру – от командира роты до командира пехотной дивизии. Я тотчас послал посланцев в город и соседние крупные села с целью разыскать сбежавших от расправы офицеров и уговорить вернуться в строй. Большая часть найденных согласилось служить дальше. Когда появились первые большевистские комиссары, их ждал приятный сюрприз: в их распоряжении оказалась боеспособная пехотная дивизия, готовая воевать под советскими лозунгами. А они в самом деле звучали привлекательно: конец войне, фабрики – рабочим, землю – крестьянам. И моя дивизия, осененная этой демократической программой, довольно успешно провоевала всю гражданскую войну. И только потом выяснилось: большевики обманули моих солдат и офицеров, как обманули весь российский народ. Крестьян согнали в колхозы, отобрав у них землю, скот и инвентарь. Рабочих посадили на продовольственные карточки, запретив им без разрешение менять место работы. А несогласных с такими порядками – под расстрел или по тюрьмам, где мы с вами, Петр Петрович, тоже благополучно побывали.

Этот разговор, случившийся полгода назад, положил начало дружбе между Самойловым и командиром танковой дивизии Грековым.

6

На второй день войны к 16.00 в конторке Самойлова собрались все приглашенные: командир танковой дивизии Греков, командир стрелковой дивизии Комаров, командир бригады артиллерийского резерва главного командования Беленький и командир смешанной авиадивизии Козлов. До войны все они, кроме Козлова, регулярно встречались по субботам в хозяйстве Комарова, где у того имелась хорошая баня. Двумя особенностями отличались эти помывки. Здесь исключалось спиртное. Пили чай – с медом, вареньями, конфетами. Заварка – грузинская, на мяте, на других травах. Пили, потели, снова взбирались на полки, снова пили, потели и продолжали беседовать. Вот эти долгие разговоры под чаепитие были другим свойством банных посиделок четверых мужей. «Я мыслю – значит, существую», – любил повторять Беленький эту известную фразу древнегреческого философа. После повседневных рабочих будней и особенно с учетом того, что в общении с множеством разных людей приходилось быть очень осторожным в своих высказываниях и оценках, беседы в предбаннике вокруг самовара, в присутствии людей, от которых не надо ничего утаивать в смысле понимания происходящего вокруг, – такие свободные толковища высоко ценились гостями банного заведения комдива Комарова. Едва обдав себя паром, они уже обменивались мнениями по поводу местных или союзных событий, выражая порой противоположные взгляды, спорили, высказывали свою точку зрения, отстаивали свои позиции или соглашались. Для них, которые за пределами бани жили в обстановке постоянной подозрительности и доносительства, парилка и чаепитие были землей обетованной, Свободной Территорией, где считали мысль величайшим достижением человеческого развития и где все доверяли друг другу.

Ну как тому же Самойлову не доверять комдиву Комарову? Они не виделись двадцать с хвостиком лет, но при первой же встрече в той же Курляндии полгода назад он узнал его сразу. Да и как было не опознать его – высокого, широкоплечего, черноволосого, с большими выразительными голубыми, но уже чуть поблекшими глазами. Такого красавца невозможно было забыть. Они обнялись.