Две повести. Терунешь. Аска Мариам

Меня обгоняли абиссинцы, торопившiеся на праздникъ. Съ шумомъ пробжалъ отрядъ солдатъ въ чистыхъ блыхъ рубахахъ и шамахъ съ ружьями на плечахъ, со звриными и бараньими шкурами на спин, за ними на большомъ широкомъ, статномъ мул, съ роскошной, украшенной серебромъ и золотомъ, уздою и нагрудникомъ, съ расшитымъ шелками сдломъ, со щитомъ, обитымъ золотомъ на правой рук, халъ молодой человкъ, съ красивымъ умнымъ лицомъ и маленькой раздвоенной черной бородкой — это былъ расъ Микаэль, родственникъ негуса. Львиная грива моталась надъ его лбомъ, а золотистая шкура льва падала блестящими складками съ его плечъ. За нимъ, въ черной атласной накидк, на сромъ мул, съ ружьемъ за плечами рысилъ старикъ — его адъютантъ и оруженосецъ. А сзади опять толпа ашкеровъ съ говоромъ бжала за своимъ начальникомъ, торопясь къ храму. Въ сторон отъ тропинки на желтомъ фон выгорвшей степи видны были скачущiя фигуры кавалеристовъ; еще дальше — въ черной широкой шляп и черномъ плащ торопливой ходой на мул спускался начальникъ полицiи и военный губернаторъ Аддисъ-Абебы — Азачъ Гезау.

Чмъ ближе къ церкви, тмъ больше становилось народу. На широкой и пыльной дорог толпились худые, изморенные, военноплнные галасы, удалявшiе камни съ пути Менелика. Сама площадь была запружена тысячной толпой. Море черныхъ головъ колыхалось на бломъ фон плащей и рубашекъ. Сверкнетъ между ними ружейный стволъ или золотое шитье офицерскаго пестраго лемпта, и опять головы и головы. И среди нихъ, у самой дороги я увидалъ маленькую головку Терунешь, и мое сердце шибко забилось, и я почувствовалъ себя такимъ беззащитнымъ среди массы чуждыхъ мн людей. Удрать бы! — Но любопытство, желанiе знать, что предприметъ Терунешь, заставило меня остаться на мст. Народъ все прибывалъ. Изъ церкви медленно и протяжно неслись удары благовста, на паперти видна была статная фигура Аббуны Матеоса, въ полномъ облаченiи, съ узорчатымъ квадратнымъ золотымъ абиссинскимъ крестомъ въ рукахъ. Кругомъ сверкали серебромъ, цвтнымъ атласомъ и шелкомъ — боевые плащи геразмачей и кеньазмачей, пестрыя леопардовыя шкуры, шкуры черныхъ пантеръ, темные мундиры посланниковъ, красные и голубые мундиры и мохнатыя шапки нашихъ казаковъ.

Ждали негуса… Въ толп былъ слышенъ тихiй ропотъ, все тснилось ближе къ церкви, откуда несся ароматъ ладана. Люди давили другъ друга, потли, дышали чеснокомъ и шептались. Вдали раздались частые и пронзительные крики: а-ля-ля-ля-ля!.. Негусъ показался за ркой. Толпа его ашкеровъ, съ ружьями, окутанными краснымъ кумачомъ, конные солдаты, солдаты на мулахъ, звонко щелкая длинными палками по затылкамъ, разгоняли народъ. Народъ разступался и преклонялъ колни. Иногда среди криковъ покорности звучали рзкiе возгласы: «абьетъ, абьетъ!»,[14] но непокорнаго усмиряли палки, толпа ашкеровъ затирала его, и негусъ халъ между шпалеръ колнопреклоненныхъ людей. На немъ была срая фетровая шляпа съ широкими полями, парчевой лемптъ, подарокъ Русскаго царя, опускался съ плечъ; впереди его мула несли громадный серебряный щитъ съ эмалевымъ русскимъ гербомъ, а на правомъ боку негуса висла шашка въ ножнахъ, усянныхъ брильянтами. Немного поодаль отъ негуса хала царица Таиту въ парчевомъ убор Русской царицы украшенномъ самоцвтными камнями. Малиновый шелковый зонтикъ на длинной палк вислъ надъ головою императора и издали обозначалъ его мсто. Сзади шла опять толпа ашкеровъ въ блыхъ рубахахъ и плащахъ, съ ружьями и длинными палками, съ пестрыми — желтыми, зелеными и красными значками. И все это бжало, стремилось широкимъ потокомъ, шумя и крича подъ неустанные клики покорности: а-ля-ля-ля-ля!

Щитъ отражаетъ солнце, парча горитъ, самоцвтные камни сверкаютъ. Доброе, полное лицо негуса съ черной бородой холодно, и только глаза привтливо улыбаются, негусъ. кланяется на вс стороны и тихо говоритъ: — «дэхна ну»!.. Даже мое сердце сильно забилось при вид этой картины шествiя монарха эiопской имперiи. Что же испытала маленькая тихая Терунешь?

Куда двалась ея ршимость. Я видлъ только, какъ и она преклонила колни и исчезла въ толп народа и ашкеровъ.

Караковый мулъ Менелика съ широкой грудью, украшенной золотымъ подперсьемъ, поводя длинными красивыми ушами, не идетъ, а катитъ къ паперти. Толпа останавливается, Менеликъ слзаетъ, снимаетъ шляпу и идетъ въ церковь. За нимъ слдуютъ его расы и начальники. Шумъ на площади постепенно умолкаетъ. Еще слышны торопливые «мынну, мынну» офицеровъ, усмиряющихъ солдатъ, но и они скоро стихаютъ. Чей-то сдавленный крикъ, причитанья и плачъ раздаются еще долго въ глубин толпы… Уже не Терунешь ли это плачетъ?.. Но и они прекратились. Высокое темносинее небо безмолвно виситъ надъ толпой. Золотистыя горы отражаютъ лучи и сверкаютъ на горизонт. Отъ высокихъ смоковницъ и банановъ ложится густая отвсная тнь. Стая голубыхъ, какъ сталь, дроздовъ съ легкимъ крикомъ перелетаетъ съ дерева на дерево.