Две войны (СИ)

Как бы Джастин ни силился запомнить путь от апартаментов Эллингтона до подвала, у него не получилось, так как уже на двенадцатом повороте, петляющем в узком коридоре, он полностью потерял любое представление о том, где находится. Штаб янки, а Джастин был уверен, что это именно он, располагался в здании старинного замка времен колонизации континента, который оказался настоящим лабиринтом. Сержант, грубый и нервный громила, впихнул его в подвал. Комната была большой, сырой и грязной; приторно-сладкий запах гнили витал в воздухе, тяжело ударив в нос своим зловонием. Стены и пол были выложены грубо отесанным камнем, пустившим многочисленные трещины от сырости и времени; единственным освещением служила масляная лампа на полу, в углу комнаты; стены были глухие, кроме решетчатой перегородки слева от Джастина, где находилась еще одна камера, только пустая. У противоположной стены с потолка свисали громоздкие цепи с браслетами-кандалами, в которые сержант и заковал его. Под ногами у Джастина находилось зарешеченное, покрытое коррозией отверстие для стока воды, которое, видимо, использовалось и в качестве отхожего места, так как своих многострадальных пленных янки держали закованными долгие дни подряд.

Офицер лишь ехидно усмехнулся, не почувствовав никакого страха, хотя его руки были вывернуты под подозрительным, чертовски опасным углом, а ноги хоть и доставали до пола, но не позволяли даже лягнуть янки — сил на сопротивление просто не было, как и толку.

— Джастин, все это зря, — сказал вошедший за сержантом Эллингтон, — я предложил тебе по-хорошему поговорить, но ты совершил глупость. Тебе никто не говорил, что твоя гордыня тебя погубит?

— Говорил, — тихо ответил Джастин, смело глядя прямо ему в глаза, — Морган. Генерал Джеффри Дин Морган сказал мне то же самое около недели назад. Только звучало это иначе, но суть та же.

Эллингтон почти естественно улыбнулся:

— Что же, о нем я и хотел поговорить с тобой.

— Мы уже на «ты»? — притворно изумившись, хмыкнул пленник и сразу же осекся, получив звонкий удар по челюсти.

— Не надо со мной шутить, Джастин, — Эллингтон внезапно оказался рядом, так близко, что Джастин почувствовал обжигающе горячее дыхание на своем лице и поспешил отвернуться.

Схватив офицера за подбородок, силой вынуждая посмотреть на себя, Эллингтон четко и отрывисто произнес:

— Правила игры здесь устанавливаю я, а ты, если хочешь выжить, беспрекословно их соблюдаешь. Тебе все ясно, я надеюсь?

Отхаркнув вязкий комок крови ему под ноги, Джастин дерзко махнул головой, словно отгоняя назойливую муху, и злобно прошипел:

— Узнаем по ходу дела. Ты же не сказал правила той самой игры.

«Молчи, глупец. Закрой свой рот. Ты никто, ты пленник, они победили тебя и могут делать с тобой что угодно, пока ты болтаешься здесь, как рыба на крючке», — Джастин осознавал свою полную зависимость от этого человека и резко стушевался, понимая, что такое поведение чревато.

Эллингтон презрительно сузил свои лисьи глаза и с силой отпихнул от себя безвольно повисшего на руках парня.

— Узнаем их по ходу дела, — в тон ему ответил он и с этими словами вышел из подвала, оставив Джастина болтаться на цепях.

***

Эллингтон оказался поистине чудовищным мучителем, явно страдающим не от умственного, но душевного расстройства, в чем Джастин с лихвой убедился спустя три дня, проведенных в подвале для пыток. В его «ежедневное расписание», как это называл Эллингтон, входил жуткий душ. Несколько раз на него выливали ледяную воду из огромного чана, и почти сразу же на ее место приходил кипяток. Джастин орал в голос, не зная, что лучше — лед или огонь, так как обгоревшие при пожаре у Вашингтонского леса участки кожи только недавно затянулись и тут по ним приходился новый удар в виде горячей, словно из преисподней, воды. Такие процедуры заметно ослабили и без того больной организм: едва проходил озноб от холодной воды, как его заменяло дикое жжение кожи, особенно там, где были рубцы от ожогов, так до конца и не затянувшиеся. Джастин чувствовал, что лихорадка, почти отступившая, вновь вернулась: его бросало то в жар, то в холод, била крупная дрожь или сотрясало болезненными судорогами, что давало полную уверенность в том, что он снова болен.