Две войны (СИ)

Джастин лежал, как неодушевленный предмет, лежал очень долго, потому что не мог понять, что происходит. Эллингтон не двигался, только единственным, механическим движением, продолжал крутить бокал, но все остальное тело его застыло. Тело, в котором затаилось движение - игра множества форм, слившихся при этом в единый образ силы. Тело полное скорби, угрюмого огня, торжественной мужской боли в судорожном сжатии мышц - вся его поза выражала страдание.

Джастин не подавал голоса, глаза его были сухи, их жгло и резало, будто бы веки воспалились от неведомой инфекции. Он лежал так под грузом ночи, тьма навалилась на него, словно крышка гроба и каждая минута была гвоздем в этой крышке. Запах болезни витающий в воздухе распространял свой призрачный яд, проникал в ноздри, сея горьковато-сладкую боль в легких, и вот, будто чья-то рука дрогнула, просыпав отраву, разрешая Калверли на миг вздохнуть полной грудью и спросить:

- Давно я здесь?

Эллингтон впервые за несколько минут, - а возможно и часов, - подал признаки жизни. Он поднес бокал к сухим губам, но, так и не притронувшись к нему, сказал, тихо, угрюмо и его голос звучал как после длительного молчания:

- Не возражаешь? В порядке северного гостеприимства, так сказать. – Эллингтон отсалютовал Джастину и отхлебнул из бокала.

“Он пьян. Ох, черт…”

Холодная волна обдала Калверли, так что он в испуге сжал руки и еле слышно произнес:

- Не думал, что у вас принято пить в одиночестве.

- Нет, - после секундного колебания ответил тот, не отводя взгляда от золотых отблесков, пляшущих на хрустале, - у нас принято никому ничего не рассказывать, а алкоголь развязывает язык, потому у нас и не пьют с кем-то.

Калверли смотрел на пожелтевшее, сухое лицо с заостренным носом, почти не узнавая того статного молодого человека, один взгляд которого заставлял его трястись от страха. Сейчас он видел измученное существо, застывшее на пределе своих возможностей, скованное странной цепью - неосязаемой и невидимой. Этот жестокий лицемер и сладострастник с каменным сердцем сейчас был почти что беззащитен. Джастин помнил, как проливал перед ним кровавые слезы, не смягчившие его свирепого сердца. Теперь Джастин явно видел, что этот человек в полной мере прочувствовал возмездие за свои деяния - он был готов призвать в свидетели свои глаза и уши, так как они его не обманывали, точно демонстрируя презренные раны на душе. Боль его была настолько тяжелой, что кругом нее собиралась и застывала в воздухе какая-то роковая тень, состоящая из сомнений, волнений и терзаний и эта тень погружает сознание Александра в холодную, ядовитую и жгучую смесь, под названием - отчаянье.

- Я бы тебе предложил, но врач запретил тебе употреблять что-то крепче глинтвейна. – Сказал Эллингтон охрипшим, но не совсем еще пьяным голосом, кивнув на бутылку, стоящую у его ног. Джастин, неуклюже пытаясь отвести глаза, посмотрел на подрагивающий огонек в лампе. - Это ром. Грог, если точнее. – С коротким смешком добавил Эллингтон, запустив руку в слипшиеся от пота волосы. - Скотское пойло, честно говоря. В самый раз.

Джастина не оставляла твердая уверенность, что перед ним разворачивается очередное действие спектакля, но на этот раз ему не хотелось играть свою никчемную роль. Он был раздавлен болью, выжат усталостью.

- Глинтвейн? – спросил он, смутно припомнив вкус виноградного вина с пряностями, которым поила его мать при малейших признаках простуды. - Что со мной?

- Легочная болезнь.

- Насколько это серьезно? И почему ты так озаботился моим здоровьем, если по твоей же вине я лишился его? – Джастину показалось, что он расшатывает больной зуб, боль от которого терзает его уже много ночей и дней подряд, не отпуская, и по этой причине ему было крайне необходимо избавиться, если не от самой боли, то от пораженного зуба – точно. - Почему для тебя это так важно, капитан Эллингтон?

Тот лишь качнул головой, как человек, сознающийся, что не в силах ответить точно; но этот простой жест оказался красноречивее любых слов. Нет, он не знает, почему его это так волнует, словно бы он сам не до конца осознает всю тяжесть увечий нанесенных Джастину.

До этого момента Эллингтон представлялся безукоризненно вменяемым и здравомыслящим, несмотря на количество выпитого, но, попытавшись открыть одной рукой закупоренную крышку очередной бутылки, Алекс выронил из второй руки бокал, и жидкость расползлась вязким коричневым пятном по полу.

- Моя вина лишь в промедлении и собственной глупости. – Задумчиво отозвался Александр, сжав в руках так и оставшуюся закрытой бутылку, его потемневшие глаза, в неровном свете, казались пустыми ямами. - Я едва рассудка не лишился, молясь всем богам, чтобы ты выжил! Я четыре дня не мог заставить себя отойти от твоей кровати, слушал твое дыхание и клял себя, если засыпал хоть на несколько минут. А когда, я уж было, подумал, что лишился тебя, ты вдруг позвал меня по имени.