Двенадцать стульев

Что до журнальной публикации, так подготовка ее продолжалась. Ильфом примерно тогда же записан редакционный номер телефона. Регининский.

Ильфом записан и номер телефона Нарбута. Тоже служебный, зифовский.

Отношения, разумеется, были не только официальные. Ильфом в записную книжку внесен и домашний нарбутовский телефон.

В записи он, правда, не обозначен как домашний. Однако это несложно установить по другим источникам. Например, по нарбутовским партийным документам, ныне хранящимся в Российском государственном архиве социально-политической истории[188].

Ближайшим помощником Нарбута в издательстве был, конечно, Регинин. Его зифовский телефон – тоже в записной книжке Ильфа.

Соавторам в редакциях доверяли. Маститый Катаев был, так сказать, гарантом. Кстати, в 1928 году издательство «ЗиФ» выпустило его двухтомное собрание сочинений[189].

Подарил он брату и другу сюжет или только идею – трудно судить. Но свой писательский авторитет, бесспорно, предоставил. А когда официально отстранился от соавторства, материал – в минимально достаточном объеме – Ильф и Петров уже предъявили руководству журнала. И Нарбут мог убедиться, что они выполняют принятые условия, соответственно, заключить издательский договор, выплатить аванс. Что и подтверждается, например, документами, хранящимися в РГАЛИ.

Отметим, что в романе «Алмазный мой венец» Катаев тоже проговорился, как раньше его младший брат. Упомянул невзначай: был договор, и даже не один. Поначалу – с тремя соавторами, затем с двумя.

Завред журнала упомянут Петровым хотя бы в черновиках книги об Ильфе. Сказано мимоходом: «“30 дней”. Регинин, который всегда требовал вычеркнуть одну строчку и приписать целую страницу».

Про «вычеркнуть» и «приписать» – дежурная журналистская шутка. Существенно же, что Петров упомянул Регинина хотя бы в черновиках книги об Ильфе. А вот про Нарбута – вообще ни слова. Нигде.

Петров явно не хотел рассказывать о руководителе журнала. Сочинил трогательную историю о курьезной записке, приклеенной Ильфом к обложке той папки, куда уложили рукопись «Двенадцати стульев». Придумал, как в январе 1928 года оба соавтора беспокоились, примут ли роман, напечатают ли.

Ничего подобного не было. К тому времени уже приняли и печатали. А трогательные подробности сочинены для создания эмоционального фона, отвлекающего внимание читателей от того, что автор скрыл реальные обстоятельства, связанные с публикацией романа.

Эти обстоятельства Петров словно забыл. И причина опять ясна: не мог он рассказать о Нарбуте. Тот в 1936 году, как многие другие журналисты, был арестован и осужден «за контрреволюционную деятельность».

Нарбут погиб в лагере. Официально признан невиновным в 1956 году. Однако до этого Петров не дожил.

Регинин избежал ареста. Умер в 1952 году. Но и про его участие в издании романа Петров рассказать не мог: тогда пришлось бы Нарбута упомянуть.

Осведомленные современники отнюдь не по наивности приняли версию Петрова. Многие знали, как было, но в 1939 году правда оказалась неуместной.

Спустя двадцать лет версия Петрова стала общепринятой. И многократно тиражировалась мемуаристами и литературоведами.

При этом погибшие знакомые соавторов не были забыты вовсе. Изредка об их гибели упоминали в печати, невнятно объясняя причину ее «культом личности Сталина»[190].

На исходе 1950-х годов еще были живы многие из тех, кто знал Нарбута лично. А еще через десять лет статьи о нем появились в справочных изданиях[191].

Тему его участия в издании романа «Двенадцать стульев» советские литературоведы старательно обходили. А иначе пришлось бы им объяснять, зачем Петров выдавал небылицы за правду.

Уместно подчеркнуть еще раз: в романе «Алмазный мой венец» Катаев упомянул о договорах на издание романа «Двенадцать стульев», однако про участие Нарбута – тоже ни слова. Тема оказалась постольку запретной, поскольку советский классик не разрушал версию, созданную Петровым, а всемерно популяризировал, добавляя новые вымышленные подробности.

В той версии, что создал Петров, его старшему брату отведена важнейшая роль. Катаев инициировал соавторство, подарил сюжет, а затем великодушно отказался участвовать в создании романа, ставшего впоследствии классикой советской литературы. Кстати, история о подаренном сюжете избавляла инициатора от подозрений в том, что он свое имя дал напрокат ради подписания издательского договора.

Младший брат и друг благодарность выразили сразу. Первая – зифовская – книга открывалась посвящением Катаеву. Оно сохранялось при всех переизданиях. Просил ли о том инициатор, как рассказывал позже в романе, судить трудно.

Надо полагать, история об участии Катаева в создании романа «Двенадцать стульев» была сочинена задолго до издания воспоминаний Петрова об Ильфе. Правда, без многочисленных подробностей, добавленных спустя годы.

Литераторам-современникам, особенно гудковцам, были очевидны и другие указания на участие Катаева. Сюжеты многих его рассказов, опубликованных в периодике, можно сказать, обыграны Ильфом и Петровым. Об этом подробнее – в нашем комментарии к роману.