Дверь в стене

– Вот все вы, верующие, таковы. Вам непременно подавай выгоду. Разве человек не может доискиваться справедливости ради самой справедливости?

Воцарилась тишина. Потом белобрысый, делая большие паузы, чтобы выиграть время, ответил:

– Но… видите ли… выгода… когда я говорю о выгоде…

Тут ему на выручку пришел горбун с вопросом. Это был совершенно несносный член Дискуссионного клуба, донимавший всех своими вопросами, которые неизменно сводились к требованию дать точную формулировку тому, о чем шла речь.

– А что такое, по-вашему, справедливость? – осведомился он на этот раз.

Хилл внезапно почувствовал, что теряет душевное равновесие, но тут как нельзя более вовремя к нему подоспела помощь в лице лаборанта Брукса, выплывшего из препараторской с несколькими только что умерщвленными морскими свинками, которых он держал за задние лапки.

– Вот и последняя порция материала для опытов в этом семестре, – объявил юноша, до сих пор хранивший молчание.

Брукс обошел лабораторию, швыряя по паре свинок на каждый стол. Остальные студенты, издали учуяв поживу, толпой хлынули в лабораторию из лекционного зала, толкаясь в дверях; спор немедленно прекратился – все поспешили занять свои места, чтобы выбрать себе образец получше. Раздался лязг ключей о кольца, из личных шкафчиков явились на свет инструменты для препарирования. Хилл уже стоял возле своего стола, из его кармана торчал футляр с набором скальпелей. Девушка в коричневом платье шагнула к нему и, перегнувшись через стол, вполголоса произнесла:

– Я вернула вашу книгу, мистер Хилл, вы видели?

Все то время, что Хилл находился в лаборатории, он отлично знал, что девушка здесь, и успел обратить внимание на книгу; тем не менее он предпринял неуклюжую попытку притвориться, будто заметил томик Морриса только теперь.

– Ах да, – сказал он, беря книгу со стола. – Вижу. Вам понравилось?

– Мне хотелось бы обсудить ее с вами… как-нибудь.

– Конечно, – согласился Хилл. – Я буду рад. – Он смущенно запнулся. – Вам понравилось?

– Книга замечательная. Правда, я кое-что не поняла.

Неожиданно послышался какой-то причудливый гортанный звук. Это подал голос демонстратор. Он стоял у доски, готовый дать рутинные наставления, и, по своему обыкновению, решил установить тишину, прибегнув к чему-то среднему между мычанием и трубным ревом. Девушка в коричневом нырнула на свое место, которое располагалось прямо перед местом Хилла; Хилл же, мгновенно забыв про нее, достал из ящика стола тетрадку, торопливо перелистал, выудил из кармана огрызок карандаша и приготовился делать подробные заметки во время предстоящей демонстрации. Ибо демонстрации и лекции – это библия студента колледжа. Книгами же, за вычетом написанных профессором, можно – и даже желательно – пренебречь.

Хилл был сыном сапожника из Лендпорта[102], и ему посчастливилось заполучить государственную стипендию, случайно перепавшую Лендпортскому техническому колледжу. Теперь он жил в Лондоне на одну гинею в неделю и находил, что при должной экономии этой суммы хватает даже на одежду (то есть на смену целлулоидного воротничка[103]), чернила, иголки, нитки и тому подобные вещи, необходимые всякому светскому человеку. Это был его первый год в Лондоне и первый учебный семестр, но в Лендпорте смуглолицый старик уже успел утомить завсегдатаев местных пивных хвастливыми рассказами о сыне-«профессоре». Хилл был энергичный юноша, исполненный невозмутимого презрения к духовенству любой конфессиональной принадлежности, а также благородного стремления переделать мир. Он рассматривал образование как блестящую возможность осуществить это. Читать он начал в семь лет и с тех пор запоем читал все, что попадалось под руку, без разбора. Его жизненный опыт ограничивался островом Портси и приобретен был главным образом на оптовом складе при обувной фабрике, где Хилл работал в дневное время, окончив семь классов средней школы. Он обладал недюжинными ораторскими способностями, которые уже получили признание в Дискуссионном клубе колледжа, заседавшего в металлургическом зале на первом этаже, среди дробильных машин и макетов шахт, и всякий раз, намереваясь взять слово, он поднимался с места под неистовый грохот пюпитров. Хилл находился в том чудесном эмоциональном возрасте, когда будущее представляется просторной долиной, открывающейся путнику в самом конце узкого перевала, долиной, сулящей удивительные открытия и грандиозные победы, и пребывал в счастливом неведении насчет того, что его возможности ограничены – и не только незнанием французского и латыни.