Дверь в стене

Пока он следовал со съемной квартиры к колледжу с томиком Браунинга в блестящем черном портфеле, его ум теснили различные соображения касательно поэзии, возвышенные и неопределенные. Хилл даже сложил об этом небольшую речь, а потом другую, чтобы украсить момент возвращения книги. Утро выдалось на редкость славное для Лондона: ясное, морозное, на небе ни облачка, в воздухе легкая дымка, смягчающая очертания окрестностей, теплые солнечные лучи, проникая между домами, заливали освещенную сторону улицы золотом и янтарем. В холле он снял перчатки и расписался, но пальцы его так закоченели, что вместо характерного росчерка, который он себе выработал, получился какой-то неловкий зигзаг. Где бы он ни был, перед его мысленным взором стоял образ мисс Хейсман. Обернувшись к лестнице, Хилл увидел группу студентов, взволнованно топтавшихся у доски объявлений. Не исключено, что там был вывешен список биологов. Мигом позабыв о Браунинге и мисс Хейсман, Хилл затесался в толпу. Протиснувшись вперед и прижавшись щекой к рукаву человека, стоявшего на ступеньку выше, он сумел наконец прочесть: «Разряд 1: Х. Дж. Сомерс Уэддерберн, Уильям Хилл», а дальше шел второй разряд, до которого нам сейчас нет дела. Примечательно, что он не дал себе труд поискать фамилию Торпа в списке физиков, а проворно выбрался из толпы и направился вверх по лестнице, испытывая странное смешанное чувство превосходства над убожеством всего остального человечества и острой досады из-за успеха Уэддерберна. Наверху, в коридоре, когда он вешал пальто на крюк, демонстратор зоологического кабинета, молодой выпускник Оксфорда, втайне считавший Хилла завзятым «зубрилой» самого низкого пошиба, как нельзя более сердечно его поздравил.

Возле лаборатории Хилл на миг остановился, чтобы перевести дух, а затем отворил дверь. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что все пять студенток уже расселись по своим местам, а Уэддерберн, еще недавно такой застенчивый, с элегантной непринужденностью прислонился к окну и, поигрывая кисточкой шторы, беседует со всеми девушками разом. Надобно заметить, что Хилл тоже мог бы смело и даже покровительственно заговорить с одной из девушек, более того, произнести речь перед целой гурьбой девушек; но держаться столь свободно и с таким достоинством, так умело защищаться и отражать выпады собеседниц ему было бы не под силу, и он это понимал. Поднимаясь по лестнице, он готов был проявить к Уэддерберну великодушие, пожалуй, даже выказать восхищение, сердечно и не таясь пожать ему руку как сопернику, с которым провел всего один раунд. Однако до Рождества Уэддерберн никогда не заводил бесед в «девичьем углу» лаборатории. Туман безотчетной тревоги в душе Хилла мгновенно сгустился в острое чувство неприязни к Уэддерберну, и, вероятно, эта перемена отразилась у него на лице. Когда Хилл прошел на свое место, Уэддерберн небрежно кивнул ему, а остальные переглянулись. Мисс Хейсман мельком посмотрела на него и потупилась.

– Не могу согласиться с вами, мистер Уэддерберн, – сказала она.

– Поздравляю вас с первым разрядом, мистер Хилл, – произнесла девушка в очках и в зеленом платье, поворачиваясь к нему и приветливо улыбаясь.

– Пустяки, – отозвался Хилл, не сводя глаз с Уэддерберна и мисс Хейсман и сгорая от любопытства узнать, о чем они говорят.

– Мы, жалкие второразрядники, так не думаем, – продолжала девушка в очках.

О чем там вещает Уэддерберн? Что-то об Уильяме Моррисе! Хилл не ответил девушке в очках, и улыбка на ее лице погасла. Ему было плохо слышно, и он никак не мог найти удобный повод «встрять» в их диалог. Чертов Уэддерберн! Хилл уселся, открыл портфель, раздумывая, не вернуть ли мисс Хейсман сию же минуту, у всех на виду, томик Браунинга, но вместо этого вынул новую тетрадь для записи краткого курса основ ботаники, который студентам предстояло прослушать в ближайший месяц. Тут из лекционного зала показался полный, грузный человек с водянисто-серыми глазами на бледном лице – профессор ботаники Биндон, приехавший на два месяца из Кью; потирая руки и улыбаясь, он в благожелательном молчании прошествовал через лабораторию.

Последующие шесть недель Хилл жил очень интенсивной и весьма непростой эмоциональной жизнью. Его внимание было в основном приковано к Уэддерберну – о чем мисс Хейсман не подозревала. В относительном уединении музея, где они немало говорили о социализме, Браунинге и на более общие темы, мисс Хейсман сообщила Хиллу, что недавно встретила Уэддерберна в гостях и что «у него наследственная одаренность, ведь его отец – известный специалист по глазным болезням».

– Мой отец – сапожник, – ни селу ни к городу брякнул Хилл и тут же ощутил, что эти слова не делают ему чести.