Дверь в стене

Однако эта вспышка зависти не задела мисс Хейсман; она сочла, что эта зависть связана с нею. А Хилла терзало сознание собственной ограниченности перед Уэддерберном, чье превосходство представлялось ему несправедливым. Подумать только: этому выскочке повезло отхватить себе именитого папашу – и ему ставят это в заслугу, вместо того чтобы должным образом вычесть у него энное количество баллов в счет дарованного судьбой преимущества! И в то время как Хилл пытался честно завоевать внимание мисс Хейсман неуклюжими речами про искромсанных морских свинок, этот Уэддерберн, зайдя с какого-то черного хода, пробрался на ее социальные высоты и пустился болтать с нею на изысканном светском жаргоне, оставлявшем Хиллу самое большее роль слушателя, но никак не собеседника. Собственно говоря, он не особенно жаждал играть эту роль. Кроме того, ему казалось бестактностью и издевательством со стороны Уэддерберна, что тот изо дня в день приходил на лекции с идеально свежими манжетами, одетый с иголочки и гладковыбритый, являя собой образец совершенства. К сказанному следует добавить, что поначалу Уэддерберн притворялся скромным и малозаметным, позволив Хиллу возомнить себя бесспорной звездой курса, – а затем в одночасье затмил его своей персоной, раздувшейся самым неприличным образом. И в довершение всего этого Уэддерберн демонстрировал все возраставшую склонность вмешиваться в любой разговор, в котором участвовала мисс Хейсман, и притом осмеливался (и даже искал малейший повод) пренебрежительно пройтись по социализму и атеизму. Его поверхностные, но меткие и исключительно действенные выпады в адрес социалистических лидеров провоцировали Хилла на весьма неучтивые ответы, и тот в конце концов возненавидел изысканное самомнение Бернарда Шоу, золотые обрезы и роскошные обои Уильяма Морриса и восхитительных в своей нелепости идеальных рабочих Уолтера Крейна[114] – возненавидел едва ли не так же, как ненавидел самого Уэддерберна. Темпераментная полемика в лаборатории, стяжавшая Хиллу славу в предыдущем семестре, выродилась в мелочные и постыдные препирательства с Уэддерберном, которые стали опасными для его репутации, и он не уклонялся от них только из смутного чувства задетого честолюбия. Он отлично знал, что в Дискуссионном клубе вчистую разгромил бы Уэддерберна под оглушительный грохот пюпитров. Но тот упорно избегал заседаний Дискуссионного клуба, а стало быть, и разгрома, отговариваясь тем, что он «поздно обедает». Какое отвратительное позерство!

Не стоит думать, будто все это виделось Хиллу в столь примитивном и пошлом свете. Его отличала врожденная склонность к обобщениям, и потому Уэддерберн был для него не столько личным противником, сколько типическим явлением, характерным представителем своего класса. Экономические теории, долгое время хаотично бродившие в уме Хилла, внезапно обрели стройную и определенную форму. Весь мир заполонили Уэддерберны – бесцеремонные, изящные, элегантно одетые, умеющие поддержать разговор и безнадежно посредственные: Уэддерберны-епископы, Уэддерберны – члены парламента, Уэддерберны-профессора, Уэддерберны-землевладельцы – все как один с полным набором словесных клише и язвительных афоризмов, за которыми можно укрыться от матерого полемиста. А в каждом, кто был плохо одет, будь то сапожник или кебмен, Хилл ныне видел живого человека и брата, товарища по несчастью. Так он стал своего рода защитником всех отверженных и угнетенных, хотя окружающим казался просто-напросто самоуверенным, дурно воспитанным молодым человеком, притом не способным кого бы то ни было защитить. За вечерним чаем, возведенным студентками в традицию, снова и снова возникали стычки, из которых Хилл выходил с горящими щеками и истерзанной душой, и от членов Дискуссионного клуба не укрылось, что в его речах появились новые, саркастически-горькие нотки.

Теперь читатель поймет, насколько важно было для Хилла, хотя бы только ради блага человечества, сокрушить Уэддерберна на предстоящем экзамене и затмить его в глазах мисс Хейсман; он также поймет, какого рода заблуждению (весьма нередкому среди женщин) поддалась эта девушка. Противостояние Хилла и Уэддерберна, который неприметно отвечал взаимностью на плохо скрываемую воинственность противника, она истолковала как дань ее неописуемому очарованию; она была Прекрасной Дамой на этом поединке скальпелей и карандашных огрызков. К тайной досаде своей близкой подруги, она даже испытала угрызения совести, так как была неглупой девушкой, читала Рёскина[115] и современные романы и ясно сознавала, сколь сильно деятельность мужчины зависит от поведения женщины. Хилл никогда не заговаривал с ней о любви, однако мисс Хейсман приписывала это его необыкновенной скромности.