Дверь в стене

Ни одна живая душа не видела того, что он сделал; он также был убежден, что никакая высшая сила этого не видела, ибо не верил в ее существование; и тем не менее случившееся его угнетало. Воспоминания не умирают – они всего-навсего истощаются, когда их не тревожат, однако, если их непрерывно тревожить, они крепнут и входят в рост, принимая разнообразные, подчас причудливые формы. Любопытное дело: поначалу Хилл не сомневался, что сдвинул пластинку без всякой задней мысли, но с течением времени он стал путаться в воспоминаниях и в конце концов уже сам не знал (хотя и уверял себя, что знает), был ли его жест таким уж непроизвольным. Не исключено, впрочем, что терзавшие его болезненные уколы совести возникли вследствие неправильного режима питания: завтрак, нередко поглощавшийся второпях, днем – булочка и лишь после пяти вечера, если находилась свободная минута, – перекус сообразно имеющимся средствам, обычно в каком-нибудь трактире в закоулке неподалеку от Бромптон-роуд. Порой он баловал себя трехпенсовыми или шестипенсовыми изданиями классиков, что, как правило, требовало временного воздержания от картофеля или котлет. Регулярное недоедание, как известно, с неизбежностью влечет за собой приступы самоуничижения, сменяющиеся эмоциональным подъемом. Но помимо этого, Хилл испытывал стойкое отвращение ко лжи, которое ему с ранних лет привил ремнем и бранью богохульный лендпортский сапожник. Насчет убежденных атеистов я готов решительно заявить одно: они могут быть – и частенько бывают – глупцами, людьми, нечувствительными к разного рода нюансам, ниспровергателями святынь, грубиянами и законченными негодяями, однако ложь дается им с великим трудом. Если бы это было не так и они имели бы хоть какое-то представление о компромиссе, они стали бы просто не слишком усердными прихожанами.

Вдобавок ко всему прочему, пресловутое воспоминание отравляло отношения Хилла с мисс Хейсман. Теперь, когда она выказывала ему явное предпочтение перед Уэддерберном, Хилл понял, что и сам увлечен ею, и в ответ на ее знаки внимания начал робко ухаживать за нею; однажды он даже купил букетик фиалок, сунул его в карман и потом смущенно вручил девушке этот подарок, уже утративший свежесть и полуувядший, в галерее, полной старинных железных раритетов. Проступок на экзамене отравил ему и другую радость жизни – обличение нечестности капиталистического строя. И в довершение несчастий случившееся отравило его победу над Уэддерберном. Прежде Хилл был убежден в своем превосходстве над соперником и злился только из-за отсутствия всеобщего признания; теперь же его душу разъедала мрачная догадка, что это превосходство – мнимое. Он попытался было найти себе оправдание в стихах Браунинга, но безуспешно. Наконец, движимый, как это ни странно, теми же побуждениями, которые толкнули его на бесчестную уловку, он отправился к профессору Биндону и без утайки рассказал ему все как было. Поскольку Хилл был стипендиатом, не платившим за обучение, профессор Биндон не предложил ему сесть, и юноше пришлось исповедоваться, стоя перед профессорским столом.

– Прелюбопытная история, – изрек профессор Биндон, собираясь с мыслями и гадая, как этот инцидент может отразиться на нем самом, и затем дал волю своему гневу: – История из ряда вон, так сказать. У меня не укладываются в голове ни ваш поступок, ни ваше признание. Вы из тех студентов… В Кембридже о таком даже подумать было бы… Да, полагаю, мне следовало это предвидеть… зачем вы сжульничали?

– Я не жульничал, – протестующе произнес Хилл.

– Но вы только что заявили обратное.

– Мне казалось, я объяснил…

– Одно из двух: вы либо сжульничали, либо нет…

– Я же сказал, что сделал машинальное движение рукой.

– Я не метафизик, я служитель науки и признаю только факты. Вам было запрещено сдвигать предметное стекло. Вы его сдвинули. Если это не жульничество…

– Будь я жуликом, – возразил Хилл с истерической ноткой в голосе, – неужели я пришел бы сюда и рассказал вам обо всем?

– Ваше раскаяние, конечно, делает вам честь, – признал профессор Биндон, – но не отменяет самого факта.

– Не отменяет, сэр, – ответил Хилл, в полном самоуничижении сдавая позиции.

– Но даже сейчас это создает нам уйму неприятностей. Экзаменационный список придется пересматривать.

– Полагаю, что так, сэр.

– Ах, вы полагаете? Само собой, его придется пересмотреть. И я не вижу способа пропустить вас, не пойдя на сделку с совестью.

– Не пропустить меня?! – вскричал Хилл. – То есть вы меня провалите?

– Таково общее экзаменационное правило. Иначе во что это все превратится? А чего еще вы ожидали? Вы же не хотите избежать ответственности за свой проступок?

– Я думал, что, возможно… – Хилл осекся, затем продолжил: – Вы меня провалите? Я надеялся, что, если расскажу вам все, вы просто аннулируете баллы, начисленные за этот тест.

– Это невозможно! – воскликнул Биндон. – К тому же это все равно позволило бы вам обойти Уэддерберна. Аннулировать баллы за тест! Ишь ты! Официальные правила ясно гласят…

– Но я ведь сам признался, сэр.