Дверь в стене

Он сообщил, что слышал обо мне от профессора Хаслара, и тот аттестовал меня как здорового и порядочного молодого человека, а старик хотел по возможности оставить свое состояние тому, в чьих физических и моральных качествах можно не сомневаться.

Такова была моя первая встреча со старичком. Он не открыл ничего насчет самого себя, сказал, что покамест не хочет называть свое имя, и, получив от меня ответы на некоторые вопросы, расстался со мной на выходе из ресторана. Я заметил, что, расплачиваясь за завтрак, он извлек из кармана пригоршню золотых монет. Его настойчивость касательно телесного здоровья кандидата в наследники показалась мне странной. Согласно нашему уговору я в тот же день обратился в страховую компанию с ходатайством о страховании моей жизни на крупную сумму, и всю следующую неделю врачи-консультанты этой компании обследовали меня с ног до головы. Но и это не удовлетворило старичка, и он настоял на том, чтобы я прошел повторный осмотр у именитого доктора Хендерсона. Только в пятницу после Троицы он наконец принял решение. Было уже довольно поздно – около девяти вечера, – когда его приход отвлек меня от химических уравнений, которые я зубрил, готовясь к переводному экзамену. Старик стоял в коридоре под тусклой газовой лампой, на лице его отражалась причудливая игра теней. Он как будто ссутулился еще больше, чем в нашу первую встречу, и щеки его слегка впали.

– Дело обстоит удовлетворительно, – заговорил он дрожащим от волнения голосом, – вполне, вполне удовлетворительно. В этот знаменательный вечер вы должны отужинать со мной и отпраздновать ваше… вступление в свои права. – Тут старик закашлялся. – И долго ждать вам не придется, – добавил он, вытирая губы платком и крепко сжимая мою кисть своей длинной сухопарой рукой. – Определенно, долго ждать не придется.

Мы вышли на улицу и подозвали кеб. Я как сейчас помню каждый эпизод того вечера: стремительное, легкое движение экипажа, живой контраст света газовых и масляных ламп и электрических огней, толпы людей на улицах, ресторан на Риджент-стрит, в который мы приехали, и великолепный ужин, что нас там ждал. Поначалу я смущался от взглядов, которые хорошо одетый официант бросал на мой непритязательный костюм, и не знал, куда деть косточки от маслин, но затем шампанское разгорячило мне кровь и я обрел былую уверенность. Старик сперва заговорил о себе. Кто он такой, я узнал еще в кебе: моим новым знакомым оказался Эгберт Элвешем, знаменитый философ, имя которого мне было известно со школьной поры. Казалось невероятным, что тот, чей ум оказал на меня мощное влияние в столь ранние годы, человек, олицетворявший сам дух мысли, обернулся вдруг простоватым дряхлым старичком. Полагаю, всякий молодой человек, неожиданно очутившийся в обществе известных персон, ощущает некоторое разочарование – сродни тому, что испытывал я в тот вечер. Старик тем временем заговорил о будущем, которое, по его словам, ожидало меня вскоре, когда пересохнет слабый ручеек его жизни, о домах, литературной собственности и денежных вложениях; я и не подозревал, что философ может быть так богат. Он наблюдал за тем, как я ем и пью, и в глазах его украдкой мелькала зависть.

– Как сильно в вас желание жить! – воскликнул он и затем со вздохом (мне показалось, то был вздох облегчения) добавил: – Что ж, ждать вам осталось недолго.

– Да, – ответил я, чувствуя, как кружится голова от шампанского, – пожалуй, у меня есть будущее, и весьма славное будущее – благодаря вам. Я буду иметь честь носить вашу фамилию. Но у вас есть прошлое – прошлое, которое стоит всего моего будущего.

Он покачал головой и улыбнулся – как мне почудилось, с полупечальной признательностью за мое льстивое восхищение.

– Будущее, – сказал он. – А скажите по правде, променяли бы вы его на мое прошлое?

Официант подошел к нам с ликерами.

– Пожалуй, вы не откажетесь принять мою фамилию, мое положение, но неужели вы согласились бы – по своей воле – принять и мои годы? – продолжал старик.

– Вместе с вашими успехами, – учтиво ответил я.

Он опять улыбнулся.

– Два кюммеля[123], – обратился он к официанту и сосредоточился на бумажном пакетике, который ранее извлек из кармана, а затем произнес: – Этот час после ужина – время, предназначенное для пустяков. Вот вам образчик моей философии – один из тех, что остались неопубликованными.

Дрожащими желтыми пальцами он развернул пакетик: внутри было немного розоватого порошка.

– Здесь… – сказал он. – Хотя нет, вы сами должны догадаться, что это. Но киньте всего лишь щепотку этого порошка в кюммель – и он превратится в райский напиток.

Наши взгляды встретились, и я увидел нечто загадочное в глубине его больших серых глаз.

Меня несколько покоробило, что этот великий ученый уделяет такое внимание добавкам к ликерам. Но я сделал вид, что очень заинтересован его слабостью, поскольку выпил уже изрядно, чтобы опуститься до столь грубой лести.