«Не знаю, как Вас и благодарить, – так начиналось письмо, которое он отправил мне оттуда, – за Вашу доброту к совершенно незнакомому человеку. – И далее шли несколько фраз в том же духе. – Если бы не Ваша великодушная помощь, мне ни за что не удалось бы в должный срок вернуться к своим преподавательским обязанностям и немногие минуты нелепого безрассудства, вероятно, погубили бы меня бесповоротно. Сейчас, пытаясь объяснить, где я пропадал и откуда у меня такой загар, я безнадежно запутался в паутине лжи и уверток. Я довольно легкомысленно сочинил две-три разные истории, не осознавая, к каким серьезным последствиям это может привести. Рассказать правду я не осмеливаюсь. Я просмотрел в Британском музее некоторое количество юридических справочников, и теперь нет никаких сомнений, что я содействовал, потворствовал и помогал совершить тяжкое уголовное преступление. Как выяснилось, этот негодяй Бингем был управляющим Хизергейтского банка и ныне обвиняется в огромном хищении. Прошу Вас, пожалуйста, сожгите это письмо, сразу как прочтете, – Вам я доверяю безоговорочно. Хуже всего то, что ни моя тетя, ни ее знакомый – владелец пансиона, в котором я остановился, не верят мне, хотя я открыл им практически все. Они подозревают меня в чем-то позорном, но в чем именно – я не знаю. Тетя говорит, что простит меня, если я расскажу ей все. Но я и так рассказал ей все – и даже
На этом завершается необычная история каникул мистера Ледбеттера. Его размолвка с тетушкой длилась недолго. Пожилая леди простила его перед смертью.
Долина пауков
Около полудня трое всадников обогнули излучину речного русла, и их взорам внезапно открылась очень широкая и просторная долина. Извилистый, трудноодолимый каменистый лог, по которому они так долго преследовали беглецов, перешел в широкий склон, и все трое не сговариваясь съехали с тропы, поднялись на пригорок и там, в тени оливковых деревьев, сделали привал; двое почтительно держались чуть позади третьего, в чьих руках была наборная серебряная уздечка.
Некоторое время они прочесывали жадным взглядом расстилавшуюся внизу местность. Она убегала вдаль, кое-где виднелись купы чахлого терновника, смутно угадывался пересохший овраг, что перерезáл пустошь, поросшую желтоватой травой. Пурпурное небо сливалось у горизонта с сизыми – возможно, покрытыми свежей зеленью – холмами, над которыми, словно поддерживаемые незримой рукой и как будто зависшие в синеве, высились заснеженные вершины гор, вздымавшиеся с северо-западной стороны все выше и смелее по мере того, как смыкались края долины. На западе беспредельная ширь мало-помалу терялась во мраке – там, судя по всему, начинались леса. Но трое всадников смотрели не на восток и не на запад – они упорно взирали на расстилавшуюся перед ними долину.
Первым заговорил сухопарый человек с рассеченной губой.
– Не видать, – произнес он, досадливо вздохнув. – Впрочем, у них был целый день форы.
– Им невдомек, что мы дышим им в спину, – заметил коротышка на белой лошади.
– Уж
– Все равно им далеко не уйти – у них только один мул, и у девушки день напролет кровоточила нога…
Человек с серебряной уздечкой прошил собеседника яростным взглядом и рыкнул:
– Ты думаешь, я не заметил?
– Что ж, тем лучше для нас, – прошептал себе под нос коротышка.
Сухопарый с рассеченной губой сохранял бесстрастие.
– Они не могли выбраться из долины, – рассудил он. – Если мы поднажмем… – Он мельком глянул на белую лошадь и умолк.
– Черт бы побрал всех белых лошадей! – воскликнул человек с серебряной уздечкой и обернулся на ту, к которой относилось его проклятие.
Коротышка уставился на меланхолические уши своей лошади.
– Я сделал что мог, – выдавил он.
Двое других снова воззрились на долину. Сухопарый провел ладонью по шраму на губе.
– Вперед! – отрывисто приказал человек с серебряной уздечкой.
Коротышка встрепенулся и дернул за повод. Всадники повернули обратно к тропе, и мелкая дробь копыт рассыпалась по иссохшей траве.