Двое любят друг друга

Склонившись над столиком, Ева рассеянно начертила кружочек на скатерти своим острым, перламутрового цвета, ноготком. На какой–то миг кружочек застыл’ в мягкой, податливой ткани, и Ева решила, что не отведет от него глаз до тех пор, пока не появится Торбен. Он как–то сказал, что руки у нее красивые, нежные. Он–де всегда первым делом смотрит, какие у женщины руки. Интересно, какие руки у его жены.

Красные бархатные портьеры раздвинулись, звеня металлическими кольцами. Ева поймала ищущий взгляд Торбена, и душа ее мгновенно очнулась от раздумчивой дремы, а сама она сразу обмякла, раскрылась навстречу счастью, стала хрустально–прозрачной. Рука ее взлетела с белой скатерти, словно голубь вспорхнул со снега, и поманила его. Торбен вскинул два пальца к виску и быстро двинулся к ней мимо столиков твердым, уверенным шагом, а она всем своим существом вдруг разом узрела и восприняла все вокруг — солнечный свет за окном, красоту старинных гравюр на стенах, слабый запах нафталина от кресел, мальчугана у стойки, который никак не мог выбрать пирожное на прилавке, ломящемся от яств, и приветливое лицо официанта с сообщническим блеском в глазах.

— Здравствуй, Ева, — тихо произнес Торбен, пожимая ей обе руки. Он не стал ее целовать — она просила его не делать этого на глазах у всех. Торбен безраздельно ее понимает и бесконечно внимателен к ней в мелочах. Он всегда печется о том, хорошо ли ей, поистине ли она счастлива с ним. А молодые люди — те больше всего думают о себе, даже когда речь идет о жизненно важных вещах.

Торбен сел рядом с Евой и под столом погладил ее колено. Ласка отца, защитника. Устремив на него внимательный взгляд, Вва заметила, что мыслями он сейчас не совсем с ней, что он не отдан ей всем существом, как раньше. Что–то стороннее по–прежнему удерживает его в своей власти. Прежде он забывал все, когда бывал с Евой.

Доверчиво взяв его под руку, она потерлась щекой о грубую ткань его рукава.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Я думаю о тебе, — мягко ответил он, — о том, как прелестна ты была нынче ночью. О словах, что ты мне сказала. Ты это всерьез?

— Да! — Ева взволнованно закивала, сама удивляясь неожиданно нахлынувшему желанию. — Понимаешь, самое странное — что никогда прежде я не помышляла о детях, даже не думала, что заведу их, когда выйду замуж. У всех беременных такой нелепый вид. Этот огромный живот, — тут Ева прыснула, — не понимаю, как только кожа не лопнет.

— Она растягивается постепенно, пояснил он и вдруг отвернулся от нее. Ева почувствовала, как по всему его телу прошла слабая дрожь, и в страхе выпустила его руку. Теперь она уже не сомневалась: чтото случилось у Торбена. «Он чем–то расстроен, — подумала она с грустью. Пусть он расскажет мне о своих огорчениях и этим облегчит душу».

Он привлек ее к себе и поцеловал, запрету вопреки, и в ней разом вскипела кровь. Губы ее увлажнились.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Мягкая ироническая улыбка мелькнула на его усталом, потемневшем, угрюмом лице, и он тут же спросил:

— А знаешь ты, Ева, что такое любовь?

— Да, — неуверенно протянула она, — но с того дня только, как полюбила тебя. Понимаешь, раньше, — перед ее внутренним взором прошла вереница смутных образов похожих друг на друга юнцов, — понимаешь ли, раньше я просто влюблялась.

Она вздохнула:

— Как часто мне хочется сказать тебе что–нибудь очень умное, глубокомысленное, но я этого не умею! — Ева улыбнулась, и глаза ее, обращенные к нему, превратились в узенькие щелки. Вот и сейчас, похоже, ты ждешь этого от меня.

Торбен добродушно ухмыльнулся, зажег сигарету и огляделся вокруг.

— Ошибаешься, — сказал он, совсем напротив, я как раз боялся чего–то в этом роде. Терпеть не могу женщин, изрекающих умные и глубокие мысли! С ними я всегда чувствую себя идиотом. Такого ни один мужчина не стерпит!

‘Рядом с их столиком внезапно возник официант и смерил их обиженным, осуждающим взглядом. А все же какое уютное кафе… Торбен попросил у официанта меню и бутылку пива.

Читая меню, Торбен выбирал закуску для себя и для Евы (любовь отнюдь не лишила его аппетита: «только У совсем юных существ, — говорил он, пропадает от любви аппетит»), а она между тем с нежностью оглядывала его седеющие виски, его изящный, безупречный профиль, короткие, густые ресницы. Морщины на его лице пролегли не там, где годы обычно предписывают им проступать. Они располагались на щеках и у глаз. А между носом и углами рта кожа оставалась гладкой, упругой. Он еще молод — Торбен. Ева рада отдаться под его защиту — пусть он решает все сам хотя бы в том узком мирке, где они могут быть вместе, и тут ей подумалось, как, наверно, бесконечно счастливы его жена и дети. Все–все получают они из его рук, его слово для них закон. Они принадлежат ему, а он припадлежит им. Зависть больно кольнула ее в сердце.

Торбен подозвал официанта.

— Прошу вас, сказал он, принесите нам все это и еще две рюмки водки.

— Мне не надо, — быстро проговорила Ева, — я не могу, чтобы в конторе от меня несло водкой!

— Дурацкая контора! — буркнул Торбен.