Двое любят друг друга

О своей беременности она сейчас не думала. Смутное восприятие действительности, позволявшее обрести своеобразную огрешенность от себя самой, помогало ей как–то перебиваться от часа к часу, а мысли между тем вяло мерцали в мозгу, будто тоненькие нити слизи в мутной жидкости. Но стыд охватывал Ингер всякий раз при воспоминании о том, как в понедельник утром она разрыдалась и бросила мужу: «Что ж, убьем этого ребенка, и все тут!» Фальшивая патетика. Банально до омерзения. И это сказала она, всегда считавшая своим долгом принимать любое событие куда рассудительней и спокойней, чем все другие женщины\ Каждый день, однако, изобиловал опасными провалами, похожими на воздушные ямы, в какие нет–нет да угодит самолет, отчего на мгновение вздрогнут его огромные крылья. Провалы эти до краев заполняла тоска — «несчастная, ты брошена и покинута», — и ночами ей снилось, будто у нее выпали все зубы и вылезли волосы: причешешься, и на расческе повиснут целые пряди. «Главное — не поддаваться», — твердила она себе. «Главное — работать не покладая рук, словно ничего не случилось». И тут ей сразу бросилась в глаза уйма мелочей, каких она прежде почти не замечала. Замавески в гостиной надо постирать, горшечные цветки ждут не дождутся удобрения — самое время сейчас. В люстре под потолком одной лампочки не хватает. Ингер надавала разных поручений фру Хансен. Собрав все свои силы, она обратила их на нескончаемые будничные хлопоты, необходимые, если хочешь поддерживать в доме порядок. Стол из тикового дерева весь в царапинах — надо пригласить столяра, чтобы тот его отиоли ровал. Но на это нужны деньги, а у нее деног нет. Сколько ни наводи в доме порядок, все, что не сделает опа сама и прислуга, так и останется песделанным. И уже к среде ос талось несделаинным лишь то, на что требовались деньги.

Нынче уже двадцатое число, а муж выдал ей на хозяйство всего 350 крон. Попросить еще денег сейчас никак нельзя. Должно быть, эта подружка его из дорогих. Та немка, что раньше у него была, не подрывала семейный бюджет. С особой, одной ей присущей гордостью Ингер подумала, что другие женщины на ее место подняли бы крик, устраивали бы мужу сцены, допимая его попреками вроде: «Ты обязан нас обеспечить!» «Где твое чувство ответственности?», «Хоть бы о детях подумал!»; что они наверняка постарались бы еще туже натянуть нити, связывавшие его с близкими, нити, в путах которых он теперь отчаянно барахтался, силясь вырваться. Как знать, может, они перестарались бы и разорвали узы… Чудно, что Ингер так легко вжиться в душу мужчины. Мужчина везет на себе семью, как конь оголтелого всадника: вперед, требует всадник, скачи, пока не рухнешь без сил. Всадник пришпорит коня, замахнется кнутом… Нет уж, надо искать другой выход. Но Ингер так скована нищетой — ничего не сделаешь, не предпримешь, а страдает она одна, дети то бегут прямо к отцу и от него ни в чем отказа не видят. Детей Торбен любит всем сердцем, никаких недостатков их не замечает. К счастью, и любовь детей к отцу тоже слепа — не то они почуяли бы угрозу, притаившуюся в его душе.

Но дети ни о чем не догадывались. Стоит Ингер подумать о детях, и вновь становится покойно на душе, Торбен не допустит, чтобы детям причинили боль. Он все сделает для того, чтобы оградить их от любого уда ра, — вот только как, неизвестно.