Двое любят друг друга

Он не ответил, и в ее сердце медленно закралась тревога — тревога смутная и не изведанная доселе, — словно бы тень всех людей, кого только носит земля, нынче настигла и ее, Еву.

Они остановились у входа в пансионат. Глаз Торбена Ева не видела — шляпа затеняла его лицо.

— Прощай, Ева, сказал он. Надеюсь, ты теперь отдохнешь дущой. Завтра я тебе позвоню.

Поднявшись вверх на несколько этажей, Ева внезапно снова ринулась вниз — только бы еще раз увидеть его, спросить, когда он ей позвонит, но его уже и след простыл, словно плиты тротуара разверзлись и поглотили его. Теперь ей снова остается лишь ждать, ждать на службе ш дома, у себя в комнате, узкой, будто пенал, ждать бездеятельно и покорно.

Ева долго лежала без сва. Она понимала: слишком еще молода она. Слишком много обрушилось на нее такого, в чем она вовсе не опытна. Вечно твердят про каких–то распутных девиц, которые вторгаются в чужую семью ш отбивают мужа у законной жены. Вечно твердят про пожилых мужчин, которые разводятся < жевами, чтобы жениться на таких вот вампиршах. Вечно твердят про борьбу героических жен, стремящихся сохранить любовь мужа. И еще твердят про брошенных несчастных детей. Но если взглянуть на это © другой стороны, все сказанное окажется вздором: жизнь выглядит иначе. Правда, может, и твердят–то про такое холько в романах.

Уйма разных представлений, неизвестно откуда взявшихся. роилась в голове Евы. Словно за девятнадцать прожитых ею лет мысли других людей беспрерывво волывали в ее сознание, оседали в ее уме, вытесняя ве собственные мысли.

Перед тем как уснуть, она решила, что расскажет обо всем Эллен; прав Торбен: у каждого должен быть на свете хоть один–единственный человек, которому можно открыть все самое сокровенное.

Ева вздохнула: «Зачем только он рассказал мне, что завтра вечером отправится с женой куда–нибудь поразалечься». И уже в полудреме подумала: может, в его жизни и раныпе такое приключалось, может, и раньше бывали у него любовницы? Вроде бы нет особых причин считать, что она первая. Он же такой обаятельный.

Она заснула с легкой, мечтательной улыбкой на губах.

А на дворе уже рассветало.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Они сидели друг против друга в поезде, м всякия раз, когда шх глаза встречались, обменивались вежливой улыбщой, по обе молчали. Разговаривать ыеобязательно, считал Торбен, разве что впрямь необходимо о чем–то поговорить. На определенную, конкретную тему. Этим ош часто смущал собеседников, если, и примеру, оказывалось, что те ие читали Платома или забыли, в каком году немпы оккупировали Францию. Но любовница его наверняка ничего этого не знает, думала Ингер, интересно, о чем же они говорят друг с другом. Ингер казалось, что уж им–то с Торбеном в молодости всегда хватало тем для беседы, и тщетно пыталась вспомнить, когда же встала между ними стена молчания. Но ведь сколько было вечеров, когда он неизменно являлся домой в шесть часов (в каком–то смысле ей было легче оттого, что он оставил эту привычку), и тишина мучила ее, разъедая все внутри, как соляная кислота. Иной. раз она тщательно готовилась к вечерней беседе с мужем — другие сочли бы ее мысли занимательными, интересными, но стоило ей заговорить с Торбеном, как все тускнело и блекло; так прежде, случалось, она показывала ему новое платье, которое ей очень нравилось. Но под его жестким взглядом радость ее тотчас увядала.

Ингер осторожно тронула рукой голову. Она коротко постригла волосы, сделав модную прическу, в сейчас ей недоставало привычного ощущения их тяжести. Взглядом, исполненным муки, подарил ее Торбен, когда ближе к вечеру она вернулась из парикмахерской; вроде бы перемена прически — слишком уж банальная, жалкая уловка, чтобы стоило о ней высказываться. «Ну п чудной же у тебя вид», — сказал Эрик. А Сусанна любезно добавила: «Ты была куда красивей с длинными волосами». Они сидели вчетвером за старым кухонным столом и пили чай. И тут Торбен все же пришел ей на помощь. «Прическа очень мила, — твердо заявил он, — не слушай, что говорят дети. Просто им хочется, чтобы их мать всегда выглядела одинаково».