Двое любят друг друга

— Попробуй, сказал он чуть ли не с мольбой, бросив смущенный взгляд на нетронутый суп, — ты, правда, не в силах его одолеть?

— Правда, — сказала она. — Очень худо мне. Но это же всегда так бывает. Просто от раза до раза успеваешь позабыть.

Она отпила большой глоток вина и вздрогнула. Вино отдавало каким–то лекарством.

— Должно быть, это скоро пройдет? — вежливо поинтересовался он, словно справляясь у тетушки, не утихла ли у нее зубная боль.

— Я знаю, когда это случилось, — проговорила она.

— И я знаю.

Торбен произнес эти слова отрывисто, резким тоном; он тщательно выскреб тарелку и швырнул нож и вилку на стол, так что они уставились в разные стороны. До чего же дурные у него манеры, подумала Ингер, никогда мне к этому не привыкнуть. Что ж, хорошо хоть он вспомнил ту ночь после вечеринки, не отрицал ничего. Лишь минутным вниманием почтил он это мелкое происшествие — так приподнимают шляпу на улице при виде похоронной процессии.

Ярость охватила Ингер, от этого только и полегчало.

— Ты сказал, что любишь меня.

Он вздрогнул, будто от укуса, от тихого шипения змеи, и черты его исказила досада.

— Ничего тебе нельзя сказать — уж ты потом непременно мне все припомнишь. А память у тебя поистине слоновья — ничего не забываешь! С тобой будто вечно живешь в зале суда: что бы ты ни сказал, всё используют против тебя.

Ои театральным жестом взмахнул руками, и официант заспешил к их столику.

— Даме не понравился суп? — спросил он.

Ингер любезно улыбнулась ему.

— Суп прекрасный, — ответила она, — просто у меня нет аппетита.

— Не желают ли господа десерт?

— Ты хочешь десерт? — грубо рявкнул Торбен.

Странно все–таки, подумала Ингер, что муж, завсегдатай ресторанов, так и не научился держаться с официантами нейтрально, сохраняя в отношениях с ними естественную дистанцию. До чего же неприятио все это! Ингер холодно и твердо взглянула на официанта, увидела, как его изумленно вскинутые брови вновь опустились, и вот он уже снова обрел свою профессиональную невозмутимость. Что ж, теперь и впрямь придется заказать какой–нибудь десерт. Одним супом уже не отделаешься — никто не считается с ее беременностью, вдобавок невидимой глазу.

— Да, спасибо. — Она лучезарно улыбнулась Торбену. — Может быть, фрукты или что–нибудь в этом роде?

— Подайте нам два фруктовых блюда и полбутылки мадеры.

«И ради бога, уберитесь отсюда», — говорил взгляд мужа.

— Ну и ну, невольно пробормотала она, — тебе только дай в руки деньги…

Она выцила свой бокал, а остаток вина Торбен налил себе. Ингер немного приободрилась. Не иначе, вино подействовало. В зале появился оркестр, и музыканты принялись настраивать инструменты.

Торбен метнул в белую спину официанта последний сердитый взгляд, словно только этот человек и был причиной его раздражения. Потом задумчиво проговорил:

— Одно хорошо, когда твои денежные дела в расстройстве: если даже случится заказать лишнюю бутылку вина, роли это уже не играет.

Он осушил свой бокал, резко откинув назад голову, — так обычно полощут горло. Бритвенный порез на шее уже почти зажил.

Она не ответила. Так весь вечер может пройти в препирательствах из–за денег, да только бог знает, как горько думать о том, сколько денег, должно быть, он тратит на ту, другую, но об этом после. Глаза у Торбена покраснели, а движения стали вялыми и расслабленными. Мало–помалу он погружался в первый блаженный слой опьянения, но неизвестно, как ой себя поведет, когда допьет мадеру.

В зале воцарился полумрак, и оркестр заиграл бравурный марш. Узкий луч прожектора скользнул по танцевальной площадке, и в центре ее возник какой–то тип во фраке.

— Почтенные дамы и господа…

Ингер приковалась взглядом к профилю Торбена. Он оперся локтями о балюстраду, обрадовавшись возможности отвлечься от тягостного разговора с женой. Вид у него усталый, больной, постаревший. Как ей достучаться до него? Как к нему подойти? Он замквулся, окостенел в своем одиночестве, а та часть его существа, что непрестанно обращена к другой женщине и отмечена всем, что у него было с ней, столь же безнадежно скрыта от Ингер, как обратная сторона луны. Странное, непреоборимое чувство вдруг завладело ею, словно во сне; будто стоит она рядом е самой собой и следит за собственными поступками. Для Торбена ова не человек, а всего лишь раздражающий элемент, проблема, которую необходимо уладить, как улаживают денежные дела. Как вынимают камушек из ботинка, как извлекают из глаза соринку. В иыслях ей представился ее дом, комнаты с простой мебелью, дети. Не было лишь привычной уверенности, что там ее прибежище, ее крепость. Нечто коварное, скользкое таилось под благородным обликом Торбена. Не сегодня появилось оно, а мало–помалу вызревало с годами. Может, и другие тоже это заметили. Женщине никогда не узнать, что думают люди о ее муже, — слова осуждения, которые ты без труда вызовешь, пожаловавшись на него подруге, само собой, не в счет. Впрочем, Ингер разве что на какой–нибудь пустяк иной раз пожалуется. А о главном надо молчать.