Двое любят друг друга

Две гимнастки в лиловых, усынанных блестками трико завертелись на трапециях. У обеих мощные плечи и ляжки, но деланные улыбки все равно выдают изпряжение. Лишь отдельные вялые хлопки раздались, когда кончился нрмер. Одна Ингер хлопала чуть дольше других — должна же женщина поддерживать женщин. Она нервно заморгала, когда снова включили свет.

— Дрянной номер, равнодушно произнес Торбен. Концы воротничка на его сорочке начали загибаться кверху. Ему следовало бы надеть белую сорочку, но на днях Ингер даже не наскребла денег, чтобы расплатиться с посыльным из прачечной. Денег нет как нет. моавда, пока что люди принимают все это как случаиную незадачу. При всем том Ингер не производит впечатления нищей, сломленной жизнью женщины. Вежливо улыбаясь, люди уходят, унося счета, чуть ли не извиняясь за то, что столкнули ее лицом к лицу с грубой действительностью, такой, что, строго говоря, ее не касается.

Официант с чересчур громким звоном расставил на столе десертные тарелки и водрузил между супругами высокую вазу с фруктами, мешавшую им видеть друг друга. Иигер взяла апельсин и принялась его чистить. Затем, отодвинув в сторону вазу, спросила:

— Торбен, ты… ты очень в нее влюблен?

— Да,

Взгляд его виновато скользнул по ее лицу, и сердце ее неистово и лихорадочно заколотилось. Все прочие чувства заглушило злорадство — непреодолимое желание ударить мужа по самому больному месту.

— Ты ни на один день не станешь моложе, цепляясь за чужую молодость! — глухо проговорила она. Кто она, эта девушка? Как ее зовут? Что есть у нее такого, чего нет у меня?

— У нее есть я, злобно ответил он. Лицо его посерело.

Она вложила в рот дольку апельсина и тщательно вытерла салфеткой пальцы. Он считает, что у меня безобразные руки, подумала она. И тут ее глаза налились слезами, и все вокруг закачалось — стол, лицо Торбена, официант, белые манишки музыкантов. К горлу подступила тошнота, в, отодвинув стул, Ингер встала.

— Меня тошнит, — беззвучно прошептала она.

— Извини, Ингер, пробормотал он, просто ты все время оскорбляешь меня. Не так надо нам друг с другом разговаривать.

В туалете она склонилась над унитазом; опершись о стену рукой, принялась вяло разглядывать мутную жижицу, извергнутую ее желудком. «А что, может, и впрямь сразу все пройдет? — подумала она. — Очнешься после аборта, и тошноты нет как нет? Так много всего на свете, о чем мы ничего не знаем, — не важно, сколько нам лет. Торбен о таких делах знает еще меньше меня. Просто мы оба не успели повзрослеть». Вместе со рвотой выплеснулась и вся ее ненависть, выплеснулись и последние силы. Захотелось скорее освободиться от нестерпимого состояния, и этот минутныи порыв продиктовал ей решение. Скоро уже она снова, с тщательно напудренным носиком, села за стол напротив Торбена и, старательно оправляя складку на юбке, облекла это свое решение в слова:

— Нет больше сил терпеть. Надо сделать аборт — так мне будет легче. `

— Ты это всерьез?..

Похоже, он не верит своему счастью. Поджидая ее, он выпил почти всю бутылку мадеры. Лицо его блестит, словно от пота. Глаза поблекли и помутнели, что–то жалкое притаилось в уголках рта, да и весь он как–то осел, огрубел, и скрытое ничтожество его натуры вышло наружу. Одно отвращение сейчас вызывал у нее муж. И, стремясь погасить восторг в его глазах, она продолжала небрежным тоном:

— Да, всерьез. А потом я с тобой разведусь. Торбен разинул рот. На лбу его выступили мелкие капли пота. Он запыхтел, завертел головой в своей промокшей сорочке.

— Может, это и правда наилучший выход, — выговорил он с трудом, — но дай мне немного времени. Все это как–то неожиданно…

Он вдруг умолк и испытующе взглянул на нее уже почти что трезвыми глазами.

— Я позвонил врачу, — признался он, — обещал, что ты придешь к нему в понедельник, в двенадцать. Я ведь понимал, что ты передумаешь. .

— Ты понимал, что я не захочу тебя подводить, — резко парировала она, и дальнейшее теперь на твоей совести. Ты обделал все это дело за моей спиной.

— Тебе же потом легче будет, — осторожно напомнил он.

Что ж, наверно, он прав. С двумя детьми она справится и без него.

— Я хочу домой, устало проговорила она, хотя дом» уже не был домом в прежнем смысле.

Торбен наполнил бокал и в два глотка осушил его.

— Решение о разводе принимают оба супруга, — заявил он упрямо и вонзил взгляд в дно бокала, словно ам было начертано решение, — и я должен сначала все обдумать. Хоть ты и считаешь меня чудовищем, но я люблю своих детей.

Ее снова бросило в жар, снова начался зуд под кожей. 'Торбена распирает злоба, надо как–то оградить себя от нее, Ингер взяла свою сумочку и встала из–за стола.

— Довольно и одного супруга, — спокойно сказала она, — по крайней мере, в нашем случае. Ведь я могу доказать, что ты сторонник брака втроем.